Арсений Семенов - Землепроходцы

— Словить надо бабу, — сдавленным шепотом ска­зал кто-то. — Да скорее же! Убегет!

Поспешно спустили бот. Семейка с Умаем тоже успе­ли туда прыгнуть. Скрип уключин, бешеные взмахи ве­сел, учащенные удары сердца — и вот они на берегу.

Выскочив на берег, рассыпались цепью, окружая то место, где видели женщину.

Семейке с Умаем, как самым быстроногим, предстоя­ло взобраться на сопку и отрезать женщине путь от бе­рега.

Семейка, однако, заметно отставал. Умай хотел его подождать, но Семейка махнул рукой, чтоб не задер­живался. Умай вскоре исчез впереди в зарослях. Взо­бравшись на вершину сопки, Семейка увидел, что его друг уже успел спуститься почти до ее подножия. Долж­но быть, военные учения в лагере Узени не пропали для Умая даром — этот истинный сын тайги и впрямь мог бы догнать дикого оленя.

Когда Семейка подоспел к берегу, там он застал тол­пу гогочущих казаков. Женщина тоже была здесь. Ока­залось, она вовсе не испугалась судна и никуда не со­биралась убегать. Женщина даже немного говорила по-русски. Она объяснила, что в камчадальском стойбище, в двух верстах выше устья, сейчас гостят пятеро каза­ков из Большерецкого острога, что они занимаются сбо­ром ясака. Женщина была одета в длинную летнюю кухлянку и кожаные штаны и смотрела на пришельцев весело и дружелюбно. Занималась она сбором клубней сараны и съедобных корней. Женщина уже намерева­лась отправиться домой, когда заметила диковинную большую лодку и решила подождать на берегу из лю­бопытства. Она охотно согласилась провести казаков в стойбище.

— А мы-то, мы-то! — хохотали казаки. — Облаву на нее!..

Женщина смеялась вместе с ними. Была она еще до­вольно молода, румянощека и полногуба. Глаза боль­шие и по-детски лукавые.

— Ну, баба! Хороша баба! Скинуть бы мне годков тридцать, взял бы в женки, — балагурил один из каза­ков. — Пошла бы?

— Больно старая старик, — засмеялась женщина.—

Хорошая мужик эта. — Женщина ткнула пальцем в Мяту.

Мята покрутил усы и отрубил:

— Приду свататься!

Женщина провела их в стойбище, и вскоре казаки уже обнимались с камчатскими служилыми. Начальни­ком у них был Варлаам Бураго, медлительный, угрю­мый и неразговорчивый человек медвежьей силы.

Селение оказалось небольшим, десятка на два бала­ганов.

Соколов и Семейка на ночь устроились в одном из самых больших балаганов вместе с Варлаамом Бура­го. Постелями им служили охапки пахучей сухой тра­вы. Уснуть, однако, пришлось не скоро. Устраиваясь на своем ложе, Соколов спросил Варлаама, жив ли и вполне ли здоров Иван Козыревский.

— А что? — помедлив, неопределенно отозвался Бураго.

— Вот Семейка Ярыгин, толмач мой, — большой друг Козыревскому, — пояснил Соколов. — Парень он, можно сказать, здешний. Сын погибшего начальника Большерецкого острога Дмитрия Ярыгина. С Козырев­ским они еще до сожжения острога сдружились. Понят­но, парень во сне видит, как бы с Козыревским встре­титься.

— Нету больше Ивана Козыревского, — угрюмо и даже со злостью отозвался Бураго, и у Семейки сразу сжалось сердце.

— Убили его, стало быть, камчадалы?

— Камчадалы не убивали его. А только нету боль­ше Ивана Козыревского. Есть брат Игнатий.

— Он что, ушел от мира, постригся в монахи? — догадался Соколов.

— Не по своей воле, — с горечью проговорил Бура­го. — Заставил его постричься в монахи приказчик Камчатки Алексей Петриловский. И получил Иван при пострижении имя Игнатия. Нету, нету больше Ивана,

— Да как Петриловский посмел? — возмутился Со­колов.

— Это Козыревского-то в монахи? Или долгая служ­ба Ивана государю ничего не стоит?

Увидев искреннее возмущение Соколова, Варлаам преобразился. Его угрюмость и молчаливость как рукой сняло.

— Как Петриловский посмел, спрашиваешь? — за­говорил он с лихорадочным ожесточением. — А так и посмел. Он все смеет. Кто ему тут указ? Припомнил он Ивану участие в убийстве атамана Владимира Атласо­ва и других камчатских приказчиков-лихоимцев, бунт одиннадцатого года припомнил. Отобрал все пожитки, бил кнутом и упрятал в монашью обитель. А поживился он на Козыревском крепко. Одних соболей отписал на себя тридцать сороков. Все, что скопил Иван за свою четырнадцатилетнюю службу. Человека большей коры­сти, чем Петриловский, во всей Сибири не сыщешь. Всю Камчатку он высосал, не продохнуть ни нам, служилым казакам, ни инородцам. Где найдешь управу?

— Ну, это ты зря, Варлаам. Найдется и на него управа, — проговорил Соколов с тем ледяным спокой­ствием, которое, как знал Семейка, было страшней вся­кой ярости. — Если все, что ты здесь говорил, правда, тогда я сам вмешаюсь в ваши дела. У меня в команде много добрых молодцов. Сообща наденем на Петрилов­ского узду. Знавал я его по Якутску. Казак куражистый и корыстливый. То верно. Однако ж дойти до такого — надо совсем потерять голову... Стало быть, Козырев­ский насильственно пострижен?