Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем

– Не можем же мы тащить с собой в лагерь всю эту дребедень и безделушки. Возьми на себя, господин Пал, сбыт всей этой обстановки, а что касается мелочей и сувениров – в огонь их, в огонь.

– Слушаюсь, ваше благородие, – ответил Пал.

В алькове, над кроватью Рихарда, висела в большой золоченой раме написанная масляными красками, по его заказу, картина, изображавшая красивую женщину в позе знаменитой рембрандтовской Данаи.

– От этого полотна тоже избавь меня, господин Пал, – 'распорядился Рихард.

– Будет сделано, – с готовностью отвечал старый служака.

Затем Рихард обшарил все ящики стола, выбросил из них засушенные цветы, отрезанные «на память» локоны, разноцветные ленты и бантики. «Все в огонь!» – повторил он. Окончательно убедившись, что в доме не осталось никаких сувениров, напоминавших о прошлом, он еще раз строго-настрого приказал господину Палу сбыть с рук все громоздкие реликвии и с легким сердцем отправился ужинать.

На этот раз Рихард недолго просидел с друзьями за ужином. Необычно рано вернувшись домой, он сразу улегся в постель и, уже раздеваясь, с удовольствием отметил про себя, что соблазнительная Даная больше не бросает на него со стены своих взглядов.

В комнате стало тепло от сожженных в камине сувениров.

На следующий день рано утром к нему вошел Пал с начищенными до блеска сапогами в руках и спросил:

– Ну, как почивали?

– Замечательно, Пал. Спасибо. Вижу, ты немало вчера потрудился. Куда, кстати, ты дел раму от картины? Не сжег ли случайно и ее?

– Раму? – переспросил господин Пал с непередаваемым выражением в голосе. – Уж не думает ли господин капитан, что я сжег картину?

– А что же ты с ней сделал?

– Как что? Что я, нехристь какой, чтобы бросать в огонь такую красоту?

– Куда ж ты ее дел?

– Уж будьте покойны. Был и я в свое время молод. Была и у меня красотка, она презентовала мне в день рождения кисет, вышитый бисером. Потом она меня обманула; не стал же я, однако, бросать этот кисет в огонь!

– Куда ты дел раму, я спрашиваю?

Старый гусар ухмыльнулся и скривил либо, словно от зубной боли.

– Отнес еврею, а деньги пропил!

Рихард резким движением сбросил с себя одеяло.

– Ты что? Может быть и картину продал ему?

Господин Пал только пожал плечами. Потом сказал:

– Чудно, ей-богу: сами же распорядились избавить вас от нее.

– Но ведь я хотел, чтоб ты бросил ее в огонь.

– А я так понял, что ее надо отнести Соломону и получить то, что она стоит.

– И отнес?

– И отнес.

Рихард был вне себя от ярости.

– Немедленно ступай к нему и принеси обратно картину! – заорал капитан.

Но не так-то легко было запугать господина Пала.

Старый гусар с величайшим хладнокровием поставил к кровати хозяина сапоги и флегматично ответил:

– Ну знаете, что Соломон взял, того он обратно не отдаст.

– Принеси картину, слышишь?

Господин Пал расправил сложенные на стуле рейтузы и, подавая их хозяину, сказал:

– Соломон просил передать, что хочет лично поговорить с господином капитаном по поводу картины.

Рихард не помнил себя от гнева.

– Дурак! – рявкнул он.

– Так точно, ваше благородие, – ответил старый гусар. – Этим-то и ценен.

Рихард предложил господину Палу убираться в преисподнюю и притом как можно глубже.

Что касается господина Пала, то он не был столь жесток и не стал посылать хозяина в такую даль, – он лишь сообщил ему, что лавка Соломона находится на улице Порцеллан, в доме номер три.

Проклиная в душе Пала, Рихард быстро оделся и поспешил на розыски Соломона с улицы Порцеллан прежде, чем тот успеет выставить на всеобщее обозрение портрет женщины, лицо которой было слишком хорошо известно в столице.

Он быстро нашел лавку антиквара. То была низкая лачуга; чтобы войти в нее с улицы, надо было спуститься по нескольким ступенькам вниз. Свет проникал в помещение сквозь единственную дверь, которая поэтому постоянно оставалась полуоткрытой. По обе стороны входа стояла ветхая мебель: полуразвалившиеся мягкие кресла, покосившиеся комоды и буфеты, на которых сверху громоздились скамеечки для ног; по углам – китайские этажерки, уставленные щербатыми керамическими блюдами и тарелками; на полу груды пухлых фолиантов; зато конская сбруя, густо смазанная маслом, была вознесена на почетное место, к потолку, где она соседствовала с позолоченной люстрой; чучела попугаев, белок и комнатных собачек глядели с полок на вошедшего своими стеклянными глазами, образуя своеобразный натюрморт; рядом высились поврежденные статуи: Геркулес с одной рукой, Минерва, с отбитым носом, Венера, склеенная кое-как из отдельных кусков; на стенах красовались разные полотна в пышных рамах, по преимуществу без стекол: «Похищение Европы», а также «Азия», «Африка», «Америка» и даже портрет Иосифа, чей плащ остался в руках супруги Потифара. [27]В открытых шкафах хранились всевозможные инструменты, какие только мог придумать изобретательный человеческий ум; они были изготовлены из стекла, железа, меди, цинка и олова. И над всем этим витал запах древности.