Сигрид Унсет - Крест

Ее отец как свои пять пальцев знал каждый клочок их усадьбы, он обладал мудрым опытом землепашца, которому ведомы все причуды солнца и ветра в родном краю, который знает, как примет каждый участок земли засуху и половодье, помнит родословную каждого животного: ведь он сам спаривал, кормил, выхаживал и продавал скот поколение за поколением. Вот этот-то опыт и нужен был здесь теперь. Она еще не знала так своей родной усадьбы. Но она хотела узнать – и хотела, чтобы узнали сыновья…

Однако Эрленд никогда не требовал этого от нее. Он взял ее в жены не для того, чтобы обречь ее на труд и заботы. Он взял ее в жены, чтобы она спала в его объятиях. А потом в урочный час на свет появлялось новое дитя и требовало места в ее объятиях, у ее груди, доли в ее тревогах…

Кристин простонала сквозь стиснутые зубы. Она сидела на камне, дрожа от холода и гнева.

«Рас!шп зегуа» – на норвежском языке эти слова означают: «Будь верен договору».

Это случилось тогда, когда Арне, сын Яввалда, и брат Лейф из монастыря на Нидархолме приехали в Хюсабю, чтобы перевезти в Нидарос имущество, принадлежащее ей и детям. Эрленд и в тот раз предоставил ей улаживать все дела, а сам уехал в монастырь на Нидархолм. Она остановилась в городской усадьбе, которая теперь перешла во владение монахов, – и Арне, сын Яввалда, поселившись на том же дворе, помогал ей советом и делом. Об этом просил его в письме Симон.

Арне отнесся к поручению Симона так, словно речь шла о спасении его собственного достояния. Приехав в город, он в первый же вечер вызвал в конюшню ее и фру Гюнну из Росволда, которая привезла в Нидарос обоих малышей. Семь лошадей по выбору – люди хотели поступить с Эрлендом, сыном Никулауса, по справедливости и не стали возражать, когда Арне объявил, будто каждый из старших пяти сыновей хозяина Хюсабю имел собственную верховую лошадь и еще две принадлежат хозяйке и ее личному слуге. Арне взялся представить свидетелей, которые слышали, как Эрленд подарил своему сыну Никулаусу испанского жеребца Сутена, – хотя все понимали, что Эрленд говорил это в шутку. Самому Арне эта длинноногая скотина была совсем не по сердцу, но он знал, что Эрленд души не чает в жеребце…

Арне очень горевал, что пришлось отдать парадные доспехи Эрленда: огромный шлем и меч с золотой насечкой; правда, они годились только для турнира, но стоили уйму денег. Зато Арне выторговал епанчу Эрленда из черного шелка с вышитым красным львом. А английские боевые доспехи он потребовал для Никулауса. Арне утверждал, что других таких великолепных доспехов не сыскать во всем норвежском королевстве – знаток оценит их с первого взгляда. Правда, они уже не раз побывали в деле – еще бы, ведь Эрленд пускал в ход оружие куда чаще, чем другие сыновья рыцарей в нынешние времена…

Арне любовно поглаживал каждый доспех: шлем, наплечники, наручи, поножи, стальные рукавицы из тончайших пластинок, нагрудные латы и кольчугу, легкую, удобную и удивительно прочную. А меч! У него была обыкновенная стальная рукоятка, и кожаная перевязь уже стерлась, но такой клинок воистину диковинка…

Кристин сидела, положив меч на колени. Она знала, что Эрленд обрадуется ему, как желанной возлюбленной: из всех своих мечей он пользовался только им одним. Меч достался ему в ранней юности после смерти Сигмюнда, сына Турольфа, с которым Эрленд спал в одной постели, когда впервые стал служить при дворе короля.

Только один-единственный раз Эрленд назвал при ней имя этого друга: – Кабы господь бог не поторопился отозвать Сигмюнда в иной мир, в моей судьбе многое вышло бы иначе… После его смерти я так тосковал при королевском дворе, что сам выпросил у государя позволения сопровождать на север Гиссюра Галле. Впрочем, не случись все это, нам с тобой никогда бы не видеть друг друга, любовь моя, – тогда я был бы уже давно женат к тому времени, как ты стала взрослой девушкой…»

От Мюнана, сына Борда. Кристин слышала, что в ту последнюю зиму, когда Сигмюнд, сын Турольфа, уже не поднимался с постели и с кровавой мокротой выплевывая по кусочкам свои больные легкие, Эрленд дни и ночи напролет, точно мать за больным ребенком, ухаживал за умирающим другом, изредка забываясь коротким сном здесь же, у постели больного. А когда Сигмюнда погребли в церкви святого Халварда, Эрленд каждый день приходил на его могилу, ложился ничком на надгробный камень и оплакивал умершего. Но при ней он назвал имя этого друга только один-единственный раз. В церкви Халварда Эрленд не раз назначал ей свидания в ту многогрешную зиму их жизни. Но он ни разу не обмолвился, что том погребен любимейший друг его юности. Она знала, что так же неутешно он оплакивал свою мать; он себя не помнил от горя, когда скончался Орм. Но он никогда не вспоминал вслух ни о своей матери, ни о сыне. Она знала, что он бывал в городе и навещал Маргрет, но он никогда не заговаривал о своей дочери.