Иван Басаргин - В горах Тигровых

Эти двое ушли в сторону моря, чтобы посмотреть на его кипень неуемную, глубже узнать землю.

Алексей Тинфур тоже взял в руки ружье, котомку, сказал:

— Прощай, Андрий! — Стянул с головы шапку — Прощай, Софка! Я за вас отомщу людям в погонах! Прощайте, русские люди! — поклонился и живым Тинфур, пошел в сопку…

Роман Жданов — он же учитель, он же наставник в Пермской. Пермяки отказались от попа. Стали не то раскольниками, не то иноверцами, но беспоповцами. Он читал псалтырь над невинноубиенными.

— Не суди мя, боже, и рассуди прю мою: от языка неподобна, от человека неправедна и льстива избави мя…

В Ольге поп, в новой церкви, тоже читал псалтырь над невинноубиенными — жандармским офицером и тремя казаками. Те же слова, та же мольба к богу. Ведь псалтырь читают над добрыми и злыми. Разве что такие, как Ларион Мякинин, остаются без отпевания. Таких отринул народ, с такими сам господь бог пусть разбирается.

Ольгинский поп предал анафеме пермских мятежников, которые якобы восстали против церковной власти. А восстания-то и не было. Просто пермяки отказались строить в своей деревне церковь, мол, без надобности она. Наш Роман Ефимович и без попа, и церкви ладно хороводит своей паствой. Честен, от приношений отказывается. Ладно и в меру сил своих учит детей. А другого нам и желать нечего.

Выгнали пермяки и купца, который хотел построить здесь кабак. Ведь Пермское — самое большое село в долине Аввакумовки. Будь здесь церковь, кабак, зело борзо можно было бы службу править и о кабаке не забывать. А пост Ольга малолюден. Прихожане неохотно угощали батюшку за свои кровные, сами не прочь выпить на дурняка. Ждали, что будет город заложен, но его так и не заложили. На этом слухе-то и прогорел Сергей Пятышин, он скупил здесь, в Ольге, много земель, а когда не стали строить город, то те земли и за пятую часть цены едва продал. А будь город, то быть бы Пятышину миллионщиком. Теперь он снова бедняк, снова его звонкий молоточек кует деньги.

Андрея и Софку пришли хоронить люди из всех деревень. Даже бродяги из Шамыня, те, кто честно работал на этой земле. Кого-то из них выручил Андрей, кого-то спасал. в оспу, с кем-то поделился последним куском хлеба. Люди добро его не забыли, потому что он творил то добро от чиста сердца, не помышляя о том, что творящему добро люди в ноги поклонятся.

Здесь же была Варя. Ее своей властью, пока не было пристава, отпустили из карцера казаки. Она, суровая, с поджатыми губами, стояла над убитыми. А перед этим всенародно прокляла сына, отреклась от него. Первой бросила горсть земли на кедровые гробы и поспешно ушла домой.

Иванка тоже бросил горсть земли и прижался к ногам бабушки.

Только не было Васьки. Он ушел в тайгу, отринутый и проклятый людьми и матерью.

— Помолимся, люди православные, — оказал Роман.

Люди повернулись на восход солнца, которое чисто и светло сияло над тайгой, и долго молились, прося бога о милосердии, призывая его к добру, ибо бог, как поняли многие, не так уж внемлет горю людскому…

Ночью на кладбище надрывно кричала квонгульчи. До сих пор не слышали люди в том месте ее крика. С чего бы это? Уж не душа ли Софкина ищет душу Андрея? Может быть, потерялись их души по пути в небо? Кто-то спутал их неторные тропинки. Вернулась назад, чтобы криком своим вернуть душу Андрея, а уж потом улететь вместе. Ho, видно, не докричалась Софка-квонгульчи, кричала она до осени, потом на другое, третье, даже, пятое лето слышали ее голос люди. Стонала и оплакивала мужицкую любовь, чуть суровую, не всегда нежную. Тайну любви оплакивала. Не понимали люди крика квонгульчи, ведь для людей голоса птиц и зверей — тайна. Но краем души доходили, о чем говорит квонгульчи, кого оплакивает…

Приехал новый пристав. С ним была уже сотня казаков. Прибыл и следователь, чтобы разобраться в делах Андрея и Вари, выяснить причину бунта.

Харченко, теперь уже мужик, спокойно изложил суть бунта. Почему мужики пошли в защиту Андрея.

— А кто убил поручика?

— Все стреляли. И советовал бы я вам закрыть глаза на бунт и не тревожить мужиков, им и без того хватает работы. Ежли мы их обозлим, случись беда, то и защищать будет некому эту землю.

— Казаки говорят, что поручика убил Аниска.

— С перепугу они многое могут сказать. Аниска — наш до последней волосинки.

— А кто убил намедни служивого?

— Его мог убить хунхуз, а может быть, кто-то из наших. За Андрея есть кому постоять и отомстить.

— Ночью наши видели Аниску и Алексея. Дружков твоих. Это они убили?