Иван Басаргин - В горах Тигровых

— А может быть, не стоит бежать в тайгу-то? Сдамся властям, и баста? Дело-то давнее.

— Давнее аль нет, но Капитоныч приказал мне спрятать тебя. К давнему пришьют свежее, и загремишь на каторгу. Теперича уже загремишь. Это точно. Потом, я слышал, будто ты робил вместе с хунхузами, потому, мол, тебя и не было с нами.

— Но ведь все знают, что и как?

— Знают и отрекутся. Твоя сестрица десятую бумагу пишет, что не Ларька водил хунхузов, а ты, ты и убил Ларьку. Такое нагородят, что тыща прокураторов не разберутся. Собирайся — и в тайгу.

— Константину Капитоновичу я верю. Ежли приказал уходить — ухожу.

Софка тоже поднялась из-за стола, сказала:

— Я с тобой. Парень уже большой, бабка присмотрит.

— Зачем же, одному легче будет скрываться.

— Я тоже с тобой, — сказал Тинфур — Теперь вы для меня самые родные. Уведу вас в Кабанью падь, там нас никто не отыщет.

— А куда Иванку?

— Мама присмотрит. Ить не насовсем…

— Насовсем, Софка. Ежли Капитонычу дали отставку, то насовсем. Новый-то как еще себя покажет. Не захочет через меня получать пинка, какой получил Капитоныч.

— Все одно у мамы оставим. Потом при случае заберем.

И снова бегство, снова неведомые тропы по тайге, молодец Харченко, задержал казаков, успели спокойно собраться, завьючить двух коней и уйти в тайгу. Решили-таки уходить в Кабанью падь. Туда не добраться без проводника жандарму. Осядут в устье реки, будут жить, через Алексея и Аниску продавать пушнину, покупать необходимое для жизни.

Тогда была Варя, сейчас Софка.

Жандармский исправник влетел в Пермское, когда беглецы уже скрылись за второй сопкой. Сельчане даже не обратили внимания, куда и зачем они пошли. У каждого свои дела, у каждого свои тропы. Лишь старший сын Андрея, Васька, долго и вприщур смотрел в спину отцу. Тоже не знал, куда они торопятся. А когда казаки, по приказу жандарма, окружили дом, затем ворвались туда, опрокидывая стулья и стол, понял, в чем дело.

Догадалась и Варя, что и как. Перехватила злой взгляд сына, сказала:

— Василий, слышишь, тебе говорю, отец убежал в тайгу. Ежли ты его предашь, то прокляну тебя на веки вечные. Ежли ты поведешь казаков по его следам, то вот своими руками тебя задушу. Андрей не виноват, что вы остались одни, во всем виновата я.

— А ты не грози мне, мама. Я ить уже большой: баба есть, свой дом — значит, у меня есть и свои думки. Как хочу, так и распоряжусь своей совестью. Ага. Потому дуй отселева и не путайся под ногами! — загремел Василий.

— Господи, это ты такое говоришь матери! Это пошто же я тебя грудью-то не задушила? А? — Бросилась в дом, упала на кровать и забилась в тугом плаче. Сын, родной сын такое сказанул матери! Сдернула с колышка винтовку, подержала в руках, повесила обратно.

А жандарм уже допрашивал сельчан. Но те пожимали плечами. Чаще отвечали:

— Тайга велика. Сыскать неможно. Следов-то там уйма, а который ихний, поди узнай.

— Он убил человека. Его надо найти! — гремел жандарм.

— У нас кто-то кого-то каждый день убивает. От хунхузов, слава богу, едва открестились, А Силов ежли кого и убьет, то в дело. Без дела не тронет. Чистой души человек.

Ничего не добился, арестовал Варю и увел в Ольгу.

— А ее-то пошто, ить она уже не егошняя баба, — разводили сельчане руками.

— Знать, и к ней есть дело. Без дела не возьмут.

Варя, как всякая неискушенная в таких делах баба, все честно рассказала: и про Евдокима, и про побег, и про пистолет, который она купила у надсмотрщика. Чего таить, что было, то было.

— Но Андрей в убивстве не виноват. Ежли что, то виновата я. Я дала ему тот пистоль" а он передал Сурину.

— Этого и хватит, гражданка Силова, чтобы вас судить.

— За что, ить они шли нас убить? — крикнула Варя.

— Они государевы люди, а вы преступники, кому-то вас надо же ловить.

— Ловить, но не убивать.

— А ежли вы убегаете, то как быть? Просить, чтобы остановились? Вот и ваш бывший муж сбежал, что с ним делать?

— Не знаю, — вконец запуталась Варя. — Но его вам не поймать. Живым не дастся. Кто побывал на каторге, тот туда больше не пойдет.

— Да, но он приходил к нам.

— Тогда ему было трудно. Ладу в жизни не было, вот и пошел. Сейчас он при жизни. Меня берите, а его не трогайте. Во всем, что было, — виновата одна я. Только я. И побег, и Сибирь, и каторга — все на моей совести. Даже тот проклятый дед Исайя. Я перешла ему тропинку и все сломала.

— Каяться будете потом, когда вместе Сядете снова на Скамью подсудимых. Тебя будут судить как сообщницу.