Дмитрий Колосов - Император вынимает меч

Левин не стал рисковать всем войском, а ночью послал в Аполлонию отряд солдат под командованием офицера-италика Криспы, мужа в ратном деле искушенного. Этот Криспа всего с пятнадцатью манипулами проник в осажденный город, подкрепил дух горожан и, убедившись, что враг беспечен, ночью напал на лагерь Филиппа.

Римляне могли бы пленить самого царя, если б не начали резать сонных врагов прямо у лагерных ворот. Сумятица поднялась невообразимая. Из македонян сражались лишь единицы, прочие метались между палатками, хватая кто оружие, кто одежду, кто пожитки. Филипп бросился бежать среди первых, не надев ни хламиды, ни сапог — в одном лишь хитоне. Следом неслись к кораблям бравые парни, с какими весь мир можно завоевать. Можно, но не завоевали.

Вторая попытка Филиппа победить Рим еще пуще развеселила весь мир. Македоняне потеряли три тысячи убитыми, еще больше пленными, лишились всех осадных машин, оружия, припасов, а в довершение еще и сожгли с перепугу новехонькие корабли.

Деметрий из Фар ругался на чем свет стоит. Он был в числе тех немногих, кто побежали не сразу, а пытались сопротивляться.

— Я же говорил, не стоит соваться в Иллирию! Волка нужно бить либо в сердце, либо не трогать его вообще. Пока ты не решился переправить полки в Калабрию, следует ограничиться войной в Греции. Мессена — вот город наших надежд. Мессена, затем Элида, затем Этолия. Ну а потом настанет время Иллирии и Эпира!

И Филипп наконец согласился с этими доводами. Быстро пополнив войско, он повел его к Мессене, городу, укрепленному самими богами. Ни одно войско не сумело б честным штурмом взять скалу Итому, а человек подкрепил ее громадными стенами с четырехугольными башнями в три этажа, непробиваемыми воротами.

О штурме Мессены нечего было и думать. Оставалось надеяться на то, что голод заставит защитников сдаться.

Завоеватели разорили плодородные земли мессенян, обложили кольцом их город. Были выкопаны осадные рвы, насыпаны валы, на которых встали македоняне и ахеяне, беотяне и акарнаны.

Дни обращались в месяц, месяц перетекал в последующий. Луна описывала свой нескончаемый круговорот по небу, обретая то полноту, то девичью стройность. Мессенцы не сдавались, македоняне не уступали. Припасов у тех, и у других было в избытке, на удачу рассчитывать никому не приходилось: македоняне еще не придумали крыльев, чтобы взобраться на вершину Ифомы, а у мессенцев не было союзников, чтобы снять осаду.

По вечерам воины сидели у костров и пили разведенное теплой водой вино. Филипп собирал в царском шатре друзей: Деметрия, Тавриона, Александра, губернатор Пелопоннеса и прибывшего из родного Сикиона Арата… Плеснув прямо на ковер вина в честь Деметры и прочих богов, царь и приближенные пили и вели неспешные разговоры. Каждый о своем.

Филипп, сладко щуря глаза, вел речь о великом царстве, которое ему предстояло воздвигнуть. Он грезил о славе Александра, о славе Пирра. Он твердил о славе и о своей любви.

— Я люблю войну! — кричал Филипп, и капельки смешанного со слюной вина летели из уголков губ. Сладко выбритое, еще совсем юное лицо царя озарялось светом — от факелов и шедшим от сердца, в очах пылал огонь. — Я люблю ее! Пусть всегда будет война! Лишь она дарует славу жаждущим этой славы мужам!

Примерно о том же говорил Деметрий из Фар, твердивший о чести и славе, а иногда о смерти.

— Муж, достойный зваться мужем, должен прожить жизнь достойно, и смерть его должна быть также достойна. Я люблю смерть, приходящую от копья, стрелы или меча, я хотел бы умереть в жестокой битве, окруженный бесчисленным сонмом врагов, но боюсь закончить свои дни в постели…

— Не бойся! — кричал Филипп, распаляясь сладкой любовью к верному другу. Тот мыслил так же, как Филипп, а человеку свойственно любить того, кто мыслит подобно ему. — Не бойся! Мы оба умрем в бою! В кровавой битве! Хвала войне, дарующей славу и прекрасную смерть!

— Смерть не всегда прекрасна, — негромко вставил Арат, сильно изменившийся с тех пор, как македоняне твердой ногой укрепились в Элладе и из года в год разоряли здесь города и нивы. Теперь Арат нередко уже сомневался в правильности избранного им много лет назад пути, война более не казалась ему благородным и заслуживающим похвалы делом. Напротив: — Война ужасная вещь! — сказал Арат.

Филипп захохотал.

— Наш друг не выспался и потому сегодня печален! Раньше он любил войну!

— Раньше он сам начинал ее! — подхватил Деметрий из Фар. — Разве не так, друг Арат?!