Дмитрий Колосов - Император вынимает меч

— Марцелл! — заорали квириты.

Марцелл, Меч Рима, снискавший славу в сражениях с Ганнибалом, не стал отнекиваться. Конечно же он желал заслужить лавры в новых битвах с Пунийцем, но Сицилия сейчас была и впрямь для Рима важней, чем сам Ганнибал. Победа в войне с Ганнибалом решалась сейчас на плодородных сикелийских равнинах. Марцелл принял войско и отправился в Регий, а оттуда — в Сицилию. Он предложил сиракузцам изгнать Эпикида и Гиппократа и возобновить договор с Римом. Обывателям славного города также не хотелось воевать, но тут к Сицилии подошла карфагенская эскадра, а следом — римская, бросившая якоря прямо в гавани Сиракуз.

И началась потеха! Гиппократ с Эпикидом, мужи искушенные и на дело быстрые, обвинили проримскую партию в намерении капитулировать перед Римом. В ответ их под благовидным предлогом выслали из Сиракуз. Два мужа, искушенных и на дело быстрых, начали нападать на владения римлян. Вот уж кому было не занимать энергии. Если ганнибаловы офицеры в Италии только и могли, что без толку маневрировать и терпеть поражения от римлян, если Гасдрубал и Магон Баркиды в Иберии не могли даже сформировать армии, способной противостоять войску Сципионов, то Гиппократ и Эпикид действовали решительно и дерзко. Они потерпели политическое поражение от своих многочисленных соперников, значит следовало перевести противостояние на иной уровень. Рим должен был ввязаться в войну против Сиракуз, а там будь что будет!

Братья добились своего. Марцелл обрушился на Леонтины и захватил город, правда, карфагенские эмиссары успели благополучно удрать. В пути они повстречали шедший на выручку Леонтинам отряд сиракузских наемников и поведали тем о резне, какую римляне устроили в захваченном городе. Солдаты Марцелла и впрямь не больно-то церемонились, насилуя и грабя, они перебили всех перебежчиков-италиков, перешедших на службу к сиракузянам, но, право, рассказ Гиппократа с Эпикидом был уж слишком красочен. Мало того, они молили наемников о защите, и те не могли отказать в столь лестной их сердцу просьбе. Сначала на сторону ганнибаловых эмиссаров переметнулись критяне, прежде служившие у римлян и потому ничего хорошего от Марцелла не ждавшие, а потом и все остальное войско.

Наемники повернули обратно. Знать пыталась не допустить бунтовщиков в город, однако чернь была на стороне Гиппократа и Эпикида. Одни за другими отворились все шесть ворот Гексапил. Бунтовщики были впущены в город и овладели им.

Все те, кто пытались противиться, пали под ударами мечей и копий наемников. Город единодушно принял решение о переходе на сторону Карфагена.

— Да здравствует Ганнибал! — кричали сиракузяне, чья неприязнь к римлянам усиливалась прямо пропорционально приближению римских манипул к Сиракузам. — Да здравствует! Да здрав…

И осеклись.

К стенам Сиракуз подошел Марцелл…

В Пелопоннесе нет городов, более укрепленных, чем Коринф и Мессена. Первый издревле считался лучшей из греческих крепостей, ни одному завоевателю даже в голову не приходило штурмовать расположенный местный акрополь — Акрокоринф. Мессена ж, основанная победоносным Эпаминондом, — коему впоследствии благодарные мессеняне отлили статую из железа, прочнейшего из металлов, — была заложена с таким расчетом, чтобы быть укрепленной самою природой. Город возвели вокруг священной горы Ифомы, какую в свое время двадцать лет безуспешно осаждали спартанцы. [76] Во время 1-й Мессенской войны (743–724 гг. до н. э.). Гора эта настолько господствовала над окрестной равниной, что и просто взобраться на нее было нелегко, окруженная ж стеной, она сделалась неприступной. Деметрий из Фар давно уговаривал Филиппа, царя Македонии, занять Мессену.

— Коринф и Мессена — два рога Пелопоннеса! — жарко доказывал Деметрий, и в глубоких черных глазах его пылал огонь. — Кто будет иметь эти рога, без труда овладеет быком. Ты имеешь Коринф, возьми ж и Мессену — город с изваянием Эпаминонда, и тогда Эллада падет к твоим ногам, и ты добьешься того, что не удалось ни Филиппу Одноглазому, ни самому Александру!

Царь слушал, но не говорил ни да, ни нет. Он не привык принимать быстрых решений, считая их скоропалительными, а саму скоропалительность — свойством, не приличествующим царю. Обыкновенно Филипп долго слушал, долго думал и долго запрягал. И даже Деметрий, известный своей энергией и даром убеждения, не мог подвигнуть Филиппа на решительные действия.