Ступников Юрьевич: Всё к лучшему

У него была несколько упрямая фамилия – Козел, особенно в написании. Но те, кто его знал, ударение ставили на первый слог. Из приличия. В Воркуте его знали почти все, поскольку он был старожилом, а это на Севере многого стоит, хотя и мало значит.

Козела уважали за умение, аккуратность и молчаливость. В сталинские годы, в юности, он попал в один из здешних лагерей за родителей- врагов народа, слишком убежденных коммунистов. Они хотели всеобщего счастья для бедных и поэтому, беззаветные, плохо кончили. Он там слесарничал, выжил, потому что работал при театре заключенных, где было много звучных для того времени имен. А когда срок закончился, так и остался в городе, построенном на вечной мерзлоте и человеческих костях посреди тундры. Ехать было некуда, да и не к кому. Родители погибли, а родственники давно отказались, потерялись, да и где их искать освободившемуся со справкой в далеком краю, пережившем немецкую оккупацию и войну?

Фамилию свою он менять не хотел из принципа. Фамилия – это единственное, что у него оставалось от близких, ушедших далеко, хотя временами казалось, что ближе некуда.

Козел имел золотые руки и много лет, чуть ли не с первого дня, работал оформителем на местном телевидении, где люди, такие же, как и он, согревались общением и работой. После войны здесь многие оставались, рожали детей и мечтали когда-нибудь, на пенсии, подкопив денег, перебраться на материк, то есть южнее, все равно куда, но к теплу. Козел тоже мечтал.

– А знаешь, кому я обязан своими первыми приличными деньгами здесь, в Заполярье? – спросил он как-то, пригласив к себе домой, где его жена, тоже у нас, на телевидении, из семьи сосланных длинноязыких интеллигентов, всегда быстро и умело накрывала обильный стол для редких гостей. Они, бездетные, побаивались людей, потому как повидали всякое. -Ты не поверишь. Первым нормальным заработком я обязан… Сталину, не к ночи будет имя помянуто.

А дело было так: в 1953 году, когда «хозяина» не стало, я жил в коммунальной квартире, с соседями, тоже освобожденными. Мы тихо выпили по такому поводу, за новую жизнь, и улеглись спать. Почти под утро в общую дверь квартиры кто-то решительно забарабанил. Так нагло в твою жизнь стучится только власть.

Из комнаты, подскочив, я с ужасом услышал, что спрашивают меня.

«Ну все, – думаю. – Опять… Или кто-то уже сообщил, что мы пили, радостные. Этого уже достаточно для нового срока».

Вошли трое. Строгие, но вежливые.

– Собирайтесь, – говорят. – Быстро. И инструмент с собой захватите.

– Какой? – спрашиваю, успокоившись немного. Я к тому времени слесарничал, и с гипсом работал, и лепил.

– Сами разберетесь. Здесь неразборчивые не живут.

Посадили в машину, как положено, сзади, двое по бокам. И мне снова поплохело. Темень вокруг, ночь, холод, а мне жарко. Привезли на единственную нашу площадь, вроде к своей конторе, но остановились в центре. А тогда перед административным зданием, там, где потом Ленина пригвоздили, стоял большой памятник Сталину. И вокруг него сплошные милиционеры и чекисты мельтешат. Лестницу прилаживают. Смотрю, а на Сталина нашего кто-то неизвестный телогрейку зэковскую, порвав, натянул на плечи. Одна рука, протянутая в небо, разбита, а на другую, остряки, котелок повесили. Начальство напугано, это они с нами смелые. Суетятся, молчат. Короче, дали мне задание: срочно заменить руку и сделать новую, гипсовую, а потом покрасить, чтоб не очень заметно было. Площадь оцепили, и я начал работать. Сначала там, потом – в мастерской. Под присмотром, понятно. Чтоб один и ни с кем ни-ни. Сделал я кисть, приладил. Все остались довольны. Привезли потом домой.

– На работу, – говорят, – можешь пару дней не выходить, язык держи за зубами. – Водки дали, продукты.

Выпил я один, соседи не подходят, боятся спрашивать. Я и сам боюсь, хотя на душе радостно.

А через сутки снова ночью в дверь постучались. Опять за мной приехали, всех переполошили.

– Поехали, вождю уже нос отбили…

Так я второй раз срочно над Сталиным колдовал. Потом к нему, болезному, охрану приставляли, как темнело, пока совсем не убрали. От людей подальше. А мне премию выписали, понятно, от кого, как за целый месяц работы. Так я, благодаря Сталину первые свои деньги и отложил. Хотя, по совести, за такой праздник и бесплатно бы потрудился сколько надо.

– Какой ты козел, Козел, – стреляла подведенными своими украинскими глазами его жена. – Ребята уже из другого времени. Что им Сталин? Кому он сегодня нужен? Уже забыли. У них другая жизнь: и лучше, и веселее…