– Сказал же, хватит, -ворчит отец. – Вот приедем домой, расскажу, как ты не слушался.
Малыш поворачивается и отвечает на весь вагон:
– Но я же не говорю маме, когда она ругается, что это именно ты писаешь мимо унитаза.
И сразу всем потеплело. Особенно мужчинам. Женщинам это понять не дано. Не умеют стоя, вот и злятся. Им бы только сесть поудобней да накрыть все с головой, не думая. Но мне-то уже какое дело. Все равно крышка.
Значит так, к врачам я не иду. И так все понятно. Прижмет, а это неизбежно, – сами отвезут. Надо что-то делать важное.
Для начала проскочить в кабинет, чтоб никого в коридоре не встретить. Или собраться им с улыбкой на лице. Доброе, мол, утро. Счастливого пути. А каким он может быть счастливым, этот путь, когда сначала надо ходить в школу, потом еще куда-то, на ту же работу. Хотя что-то в этом есть. «Счастливого пути!» – прекрасная эпитафия на памятник. И все-таки что же сломалось?
Я решительно рванул в кабинет, устроился как обычно и начал писать завещание, чтоб дома не переругались потом, с дуру, без меня. За окном шуровало солнце и сновали машины. Деловые, как безбожники в храме. Господи, помоги. Поверю.
– Тебе кофе, как всегда? – заглянула жена.
Все-таки она заботливая. Особенно когда нужны деньги.
– Спасибо, лучше чай. Зеленый и без сахара…
Надо же когда-нибудь заняться здоровьем. Никогда не поздно. Пусть промывает.
– У тебя действительно все нормально? – подозрительно спросила жена, пытливая.
Когда дверь закрылась, я подумал, что надо записать ей больше, чем думалось пять минут назад. В конце концов она меня терпела столько лет. Правда, остальные, если оглядеться вокруг, еще хуже. Но теперь ей воздастся. Может, еще и замуж выйдет, нагонит упущенное. В Индии, говорят, еще недавно вдовы были хуже неприкасаемых. Даже в своем доме ели отдельно от детей, в углу. Никто с ними не общался. А все потому, что мужа не уберегла, плохо смотрела за ним, раз схоронила. Так то ж в Индии, где великая культура. А здесь…
Я взял чистый лист и написал заглавными буквами «завещание». Раз аммиак в чистом виде попер из организма, тянуть нечего. Главное теперь никого не обидеть, теперь вот сиди, думай, кому сколько важнее.
Дверь всхлипнула, как одинокая плакальщица.
– Послушай, – вползла жена. – На тебе лица нет. Что случилось?
– Ничего… – Надо ее приготовить, может, мой последний год или месяцы заботливее будет. Глядишь, еще и обрадую. – Заболел, похоже, серьезно.
– Что болит? Сердце? – присела она.
– Сердце у меня всегда болит, когда тебя вижу. С первого нашего дня. Хуже.
– Как хуже? Когда? Где?
– Пошел утром в туалет и брызнул, да еще таким резким аммиаком, что дальше некуда. Дальше – тишина. Гамлет. Точка.
– Не может быть…
– Еще как может. Я проверил. Так – ничего нет. А как начинаю поливать, так с ног сшибает. Почки, видно, грохнулись.
– Это когда я к тебе постучалась?
Во всем ей хочется дойти до самой сути. Хлебом не корми, дай поковыряться в мелочах.
– А ты думаешь, почему я там застрял? В глазах потемнело. Все, мол, конец. Отбегался…
– Подожди, – сказал жена. – Не спеши. Я там перед тобой руки обрабатывала и пальцы протирала ацетоном. А салфетку потом выбросила в унитаз. Вот ты на нее и… нарвался.
– Чем-чем протирала?
– Ацетоном.
– Выходит, чуть не похоронила заживо.
– Но я же тебя и спасла, многоструйного.
А еще говорят: прислушивайся к себе. И пропускай женщину вперед. Но если делать так, то кого потом слушать?
Когда жена вышла, я перевернул лист, лежавший на столе чистой стороной вверх. С последней волей. Самой что ни на есть вольной. А другой в жизни и не бывает. Глянул на буквы, прочитал, сложил и порвал. Нечего писать черти что. Среди бела дня. Поживем еще.
(ЭСТОНИЯ, 2009)
Его судьба под старость лет оказалась связанной с народным героем. А он – с военным преступником. То есть с самим собой в молодости.
Еще недавно все было наоборот. Так всегда случается с теми, кто живет среди людей и надеется на их память. Пока власть в очередной раз не поменяется. А вместе с нею и память.
Это называется исторической правдой.
Советские танки в довоенной Эстонии он, сам эстонец, принял с радостью. И таких было немало. Работавшие с детства на хозяина, они хотели сами быть хозяевами своей жизни и верили, что танки им принесли справедливость и равенство.
А там, где власть, какое равенство или тем более справедливость? Разве что для себя. И от имени большинства. Это и есть народовластие, как бы его не обзывали при случае проигравшие.
Читать дальше