Ступников Юрьевич: Всё к лучшему

– А вот, – сказали следователи. – Книжка. И в ней черным по белому написано, что документальная повесть. Значит, факт налицо. И к тому же исполнитель уже признался.

А бывший полицай, тоже доживший, но до лучших времен, охотно поделился тем, как его вызвал начальник, как грозил и пытался заставить сделать то, что было сделано. Убить эстонского героя. Но он героически отказался. И партизан-патриот, сражавшийся один против всех врагов, погиб от руки того же уполномоченного или кого-то еще.

– Где моя роспись о получении пистолета? – резонно спрашивал бывший полицай.

– Да какая роспись в то время? – удивлялся уполномоченный. – Вытащил из стола и дал на дело. Под свою ответственность. А потом забрал обратно.

Но бывшему полицаю поверили сразу. Все-таки пострадал человек от режима. И писали о нем только в протоколах допроса, а не в книгах. Уполномоченного, в его уже очередь, долго вызывали куда надо и называли военным преступником, убившим национального героя послевоенного Сопротивления.

Но доказать не смогли и оставили в покое. В смысле, на свободе. Все равно человек уже не живет, а доживает.

И, в конце концов, власть тоже когда-нибудь опять может перемениться. Это только память бывает вечной. Пока не умрет последний свидетель.

А в книжках чего только не напишут.

Особенно в документальных…

– Как дела? – спросил я для приличия. Надо же что-то сказать.

Он пришел ко мне отремонтировать агрегат, по гарантии купленный в его фирме. Сам же мне его и устанавливал. Тогда, поскольку парень работал аккуратно, я пригласил его присесть и выпить чаю. Чего бежать сразу? Поговорили по душам, значит, ни о чем. Он о себе. Я о себе. Отдышались. И вот, почти год спустя, что-то в машине сломалось. Пришлось позвонить.

– Как дела? – спросил я от нечего делать, чтобы поддержать разговор и хорошие отношения. Иначе и не спрашивают. Какое мне дело до него? У меня своих проблем в голове – слюны не хватит отплеваться.

– Плохо, – неприлично ответил он, доверчивый. А вроде взрослый уже, едва за сорок.

– Плохо – это то, что я думаю?

Тут и думать нечего. Парень здоровый, крепкий и энергичный. Значит, главная беда, со здоровьем, отпадает. О работе и вокруг нее как о проблеме всерьез могут говорить только недоумки, которым пока еще везет, до поры до времени. А он, как я помню, неглупый: свой бизнес выбегал с нуля. Дом построил, а не от родителей в наследство, дождавшись.

– Ну да, – он зашуровал отверткой.

– Как же так? – не понял я. – У вас же четверо детей.

– Четверо, – он привстал на цыпочки и начал остервенело менять какой-то блок, сгоревший в одночасье, прямо как человеческая жизнь. Раз – и все. Была лампочка и нет: стекло то же, а внутри нити висят обугленные. И ничего уже не сделать. – А она вдруг взяла и привела в дом Ибрагима. По кличке Игорек. Восемнадцать лет жизни, и полный крах. А как ты догадался? – спохватился он.

– Не первый год замужем. Давай чаю принесу. Посиди немного, отдышись.

Когда они познакомились, ей тоже было восемнадцать. Время зудело смутное. Страна, которая называла себя сверхдержавой, самораспустилась. Начальство прихватило все, что под рукой, поближе, а остальным завещало выживать кто как может. Это назвали свободой. Он, еще молодой, другой такой не знал и начал возить товары из Польши. Она продавала их на рынке. Так они и сошлись, по любви и общей цели – жить как люди. Восемнадцать лет и жили. Правда, фирму свою он создал в столице, а дом построил там, где жили родители, в районном городке, неподалеку. Сначала квартиру, а потом и дом, чтобы всем место было. Для детей, четверых, воздух нужен. Да и бабушка неподалеку. Дети у них сложились сами по себе. Он считал,что его женщине поэтому работать не надо. Он сам на всех заработает. Она и не возражала. Со временем вспомнила о Боге, вокруг заговорили, что так надо, стала соблюдать пост, расставила в доме иконы и каждое воскресенье обязательно ходила в церковь. Вместе с детьми и с ним, счастливым. Вдвоем с компаньоном он не только продавал разные товары для строительства, но и сам устанавливал. С утра до вечера. Иногда были и свободные дни, иногда допоздна. Бизнес.

Ему было жалко выталкивать ее на работу, хотя она уже и не рвалась. Пока до детского сада поднимался один ребенок, рождался другой.

– И потом,- подлил он чаю. – Я сам старался опекать малышей. Отвозил и забирал: что в садик, что в школу, что в поликлинику, что на спортивную секцию. В отпуск на море, в Турцию или Болгарию. И все было нормально до недавней Пасхи, – он споткнулся. – Как-то не принял всерьез, хотя и обратил внимание, что она перестала спрашивать, как дела на работе, и вообще стала жить сама по себе, не задумываясь. Вот проснулись в выходной утром, стали решать, чем позавтракать. Я говорю: «Давай, сделаем сырники». Решили. Встал, поднял детей, умыл их всех, оделись, минут сорок прошло. Идем к столу, а там ничего. Она забыла о сырниках и чем занималась все это время, я так и не понял. Сготовил завтрак сам. Так один раз, другой. Кроме себя, ее все вокруг перестало интересовать. Я заметил, что появились новые юбки и платья. И однажды она привела домой знакомого. Вот, говорит, Ибрагим. Или можно Игорь. Из Таджикистана. Разведенный. Специалист по разведению кроликов. Давай еще одно новое дело затеем? Он прививки сделает, клетки построит, смотреть за животными будет. Мы деньги вложим и реализацию наладим. Дело прибыльное, и мне будет чем заняться.