Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

Выйдя на улицу Сен-Жак, Жан-Мишель увидел жонглёра с обезьянкой, которая обнимала хозяина за шею и прижималась к нему, дрожа от холода, а жонглёр прикрывал её полой латаной накидки. Жан-Мишель вспомнил, что летом этот жонглёр появлялся здесь и показывал разные фокусы, а его обезьянка танцевала, — а сейчас им не хватало денег на еду и ночлег… Жан-Мишель достал кошель и дал им немного. Обезьянка проводила его глазами.

По улице Сен-Жак Жан-Мишель быстро добрался до реки и перешёл по тесно застроенному домами Малому мосту на остров Сите. Обычно, бывая здесь, он задерживался, чтобы полюбоваться громадой собора Нотр-Дам, но сейчас даже не замедлил шаг: спешил, хотел вернуться в Париж до заката, до закрытия городских ворот. Поэтому поскорее миновал Еврейский квартал, мост Нотр-Дам и оказался на улице Сен-Мартен. Справа, в просвете узкой улочки, мелькнула Гревская площадь, вскоре остались позади церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри и Сен-Мери и множество богатых домов. Здесь, на правом берегу Сены, жили богачи, преуспевающие торговцы и лучшие ремесленники Парижа — резчики по слоновой кости, ювелиры, стекольщики, мастера по обработке бронзы… Их изделия славились на всю Францию, эти люди были в большей степени художниками, чем ремесленниками. Вообще, северная часть города выглядела куда более респектабельной и солидной, нежели привычный Жану-Мишелю Университет на левом, южном берегу, высокий холм святой Женевьевы с беспорядочным нагромождением тесных улочек, вечной суетой и смехом школяров… Наконец Жан-Мишель увидел впереди справа мощные стены аббатства Сен-Мартен. Это означало, что до городских ворот осталось совсем недалеко. Тут его остановили два нищенствующих монаха, гнусавыми голосами выпрашивая подаяние. Жан-Мишель дал им денег, несмотря на то что этих монахов-попрошаек в Париже и его окрестностях было великое множество; нередко мошенники переодевались монахами и торговали поддельными реликвиями или просили милостыню, подражая манере странствующих проповедников грозиться скупердяям вечным огнём в аду. Получив деньги, монахи неторопливо поклонились, произнесли: «Да будет благословенно имя Господне!» — и пошли своим путём.

Глазея по сторонам и в который раз восхищаясь размерами Парижа, Жан-Мишель даже забыл про холод — а потом по привычке, появившейся у него с некоторых пор, начал мысленно читать Вийона. Красивые вещи в витринах лавок и кокетливые покупательницы сразу напомнили ему «Ballade des dames du temps jadis» [11] «Баллада о дамах былых времён» ( фр .). . Он вспомнил её рефрен «Mais oùsont les neiges d’antan!» [12] «Но где же прошлогодний снег?» ( фр .) и грустно улыбнулся. Белый чистый снег этой зимы тоже растает, и эти женщины тоже когда-нибудь состарятся…

После истории с Толстой Марго Жану-Мишелю было любопытно, как Вийон относился к женщинам. Была ли у него любимая, а может, и жена? Вийон, как всякий мужчина, имеющий понятие о чести, не слишком распространялся на эту тему в стихах, но всё же упомянул о несчастной любви: «A celle doncques que j’ay dict, qui si durement m’a chassé…» [13] «Той, которая, как я говорил, столь сурово прогнала меня…» ( фр .) . Вийон написал, что эта женщина причинила ему зло, завещал ей своё сердце, «бледное, жалкое, мёртвое и онемевшее», — и препоручил её милости Божией. В другом месте он назвал и имя — Катрин де Воссель, а также имя некоего Ноэля, о котором поэт был крайне невысокого мнения. Но тем не менее Катрин предпочла Ноэля Вийону. А в довершение всех бед однажды, по наущению Катрин, Вийона избили до полусмерти.

Изо всех женщин Вийон только о своей матери писал без малейшей примеси насмешки или упрёка, с нежностью и уважением. А когда он принимался рассуждать о женщинах отвлечённо, в его словах появлялась жёлчь; он красочно описывал весёлых девиц из многочисленных парижских притонов, их облегающие платья или груди, обнажённые до сосков, чтобы привлечь клиентов, и ехидно отмечал, что женская красота — явление временное. Да уж, не всякую даму вдохновят стихи о том, что всё проходит, в том числе и её неотразимое очарование… С одной стороны, Вийон, конечно, был прав, с ним даже не хотелось спорить; не он придумал, что время идёт, и не он открыл, что весна, как бы пышно она ни цвела, рано или поздно сменится летним зноем, а потом наступит холодная, дождливая осень. И в самом деле, где сейчас были прекрасная Флора, Таис, Элоиза и даже Жанна Д’Арк? Там же, где давно растаявший снег прошлых лет… И всё-таки Жан-Мишель был немного озадачен. Неужели Вийон даже эту сторону жизни, самую нежную, самую прекрасную, бестрепетно доводил до логического конца, до исчезновения, до смерти, до бледных теней, в которые превращаются в людской памяти и в стихах некогда прекрасные истории и прекрасные люди?