Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

Сейчас, стоя на холодном ветру перед безмолвным Монфоконом, Жан-Мишель гораздо лучше понимал эти стихи, чем когда читал их дома, у огня, после хорошего ужина. Такую балладу невозможно было написать, находясь в безопасности, в тепле и уюте. Она рассказывала о том, что открывается только людям, ощутившим на себе холодное дыхание невзгод и горестей. Эти стихи звучали уже почти оттуда, с той стороны; лучше всего их поняли бы те несчастные, чьи почерневшие, неузнаваемые останки сейчас висели на ржавых цепях Монфокона между небом и землёй, осуждённые и проклятые людьми, с одной лишь хрупкой надеждой на милосердие Божие. «Mais priez Dieu qu’il nous vueille tous absoudre!» [17] «Молите Бога, чтобы Он пожелал помиловать всех нас» ( фр .). — просил рефрен баллады от имени повешенных. Вийон понимал этих людей настолько хорошо, что ставил себя на их место — ему самому однажды грозила такая же смерть, о чём он недвусмысленно написал в одном из стихотворений. Оно так и называлось: «Le Quatrain que feit Villon quand il fut jugé à mourir» [18] «Катрен, написанный Вийоном, когда его приговорили к смерти» ( фр .). .

Но неужели подобное могло случиться? Жан-Мишель никак не мог уложить в голове и огромный поэтический дар Вийона, и его беспорядочную жизнь, в которой, судя по тем же гениальным стихам, были и таверны, и попойки, и весёлые пирушки с друзьями, и поиски приключений, и странствия, и нищета, и тюрьмы с допросами и пытками… Но каким образом в одном человеке, в одной судьбе могли сочетаться такие разные, такие противоположные качества? Стихи Вийона звучали истинной музыкой, благозвучной и гармоничной, без единого лишнего звука, — но эхом на эту музыку отзывалось не пение небесных сфер, а хриплые крики воронья, кружившего над Монфоконом, стук кружек в тавернах и лязганье тюремных замков… Жан-Мишель был убеждён, что Вийон был честным человеком, потому что поэтический дар — от Бога, следовательно, он несовместим с пороком, со злом. Но — всё-таки — кем был Вийон? И почему его жизнь сложилась именно так? Жан-Мишель снова и снова задавал себе этот вопрос, но не видел, не находил никакого ответа. Только ветер покачивал тела повешенных, напоминая, что смерть уравнивает всех…

Мысль о смерти была естественной и привычной для каждого человека, независимо от возраста. И Вийону она тоже была привычна, недаром большую часть его сборника составляли поэтические завещания. «Memento, quia pulvises» [19] «Помни, что ты прах» ( лат .). . Весь мир думал о смерти, о ней пелось даже в первых куплетах студенческого гимна «Gaudeamus», созданного юностью и для юности:

Но такого холода и такой боли, как у Вийона, Жан-Мишель прежде никогда не встречал в поэзии. Впрочем, если бы главным в балладе Вийона были боль и холод, она вряд ли так запала бы в его душу. Чтобы увидеть несчастье или понять, что всё кончается, совсем не стоило читать стихи — достаточно было выйти на улицу и взглянуть на первого же нищего, достаточно было просто вспомнить, что делают время и смерть с человеческой красотой… Об этом вздыхали многие поэты — Бернард Клюнийский, Шателлен, Оливье де Ла Марш, Эсташ Дешан… Поэтам вторили богословы, философы и врачи, в один голос повторявшие, что жизнь коротка, а путь искусства долог, потому не стоит привязываться к земному, слишком любить преходящее и тратить время на пустые развлечения. Всех занимала и печалила идея, что ничто не вечно в подлунном мире, и любому человеку, будь он мужчина или женщина, развратник или монах, король или безымянный бродяга, когда-нибудь суждено превратиться в скелет; все трепетали, размышляя о посмертной судьбе грешных и праведных душ. Если смертный час даже для праведников оказывался тяжёлым испытанием, то чем он становился для грешников? Думать об этом было страшно, но необходимо, потому что смерть ждала каждого, и следовало постоянно готовиться к встрече с ней. Забыть о собственной смерти считалось самой большой глупостью, какую только способен совершить человек.

А Вийон не просто изобразил в своих стихах ужас перед смертью, он пошёл дальше — именно потому его баллада так брала за душу. Главным в ней были не боль и не страх, а человеческое тепло, жажда жизни, просьба проявить высшую мудрость, доступную человеку, — мудрость милосердия. Не осуждать тех, кто жил дурно, грешил и был за это наказан, не проклинать тех, чьи тела не отдали земле, а оставили разлагаться на виселице в назидание другим до тех пор, пока они не начнут рассыпаться в прах… Эта баллада начиналась словом «frères», «братья» — так повешенные обращались к живым. Братья — значит христиане, значит равные, потому что перед смертью и Богом все равны. Вийон писал мастерски, но эту балладу создал не столько Вийон-поэт, сколько Вийон-человек, она просила не судить, не осуждать, а молиться за несчастных.