Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

— А как же необходимость прощать врагов, долг каждого доброго христианина? Тем более перед смертью?

Анри вздохнул.

— Так ты думаешь, что Сермуаз сперва поддался праведному гневу, а потом, на пороге могилы, вспомнил, что он пастырь заблудших душ и добрый христианин?

— Ну да. Почему бы и нет? Тут ведь надо ещё подумать, кому было нужнее это прощение — ему или Вийону…

— Может, ты и прав. Но для меня это дела не меняет. Мне всё-таки кажется, что Сермуаз легко впадал в гнев, и в этот раз его тоже ослепила ярость. Даже раны свои он почувствовал не сразу, а только когда силы стали уходить. Тут уж хочешь не хочешь, а поостынешь… Он понял, что затеял ссору зря, пожалел об этом и раскаялся, — только было уже поздно. Знаю я таких. Им лучше не попадаться на дороге. Вийону ещё повезло, что Сермуаз его не убил, — мог ведь и заколоть на месте.

Жан-Мишель задумался.

— Знаешь, в какой-то момент я почти поверил, что в этом деле виноват Вийон. Но одна деталь меня смутила, а теперь всё больше убеждает в невиновности Вийона.

— И что же это?

— Сермуаз, увидев Вийона, закричал: «Клянусь Богом!» Ничего себе! Это же богохульство! Я с детства усвоил, что подобные клятвы — большой грех! Честный, смиренный, праведный священник никогда так не скажет!

— Вот именно, друг мой.

Анри немного помолчал и спросил:

— Жан-Мишель, а теперь ответь мне, что ты думаешь во всей этой истории про самого мэтра Вийона? Со священником всё более-менее ясно, а что ты можешь сказать про поэта?

Жан-Мишель удивился.

— Что про него можно сказать кроме того, что он жертва обстоятельств? — Он задумался. — Ну… сразу видно, что Вийон — человек книжный… растерялся… а больше — не знаю. А ты что скажешь?

— Я сейчас вспомнил его стихи — помнишь, где он рассказывал, что сидел в тюрьме, его пытали? Вот это была трагедия, по сравнению с которой Эсхил, Софокл и Еврипид, вместе взятые, — детский лепет. Уж поверь мне, друг мой, для Вийона это было гораздо страшнее смерти.

— Конечно, это ужасно, но всё-таки почему ты так думаешь?

— Потому что Вийон побежал от Сермуаза без оглядки. Я сперва не мог понять, чего он так испугался, а теперь понял.

— Ну?

— Да крови! Собственной крови. Сермуаз ткнул его кинжалом в лицо, рассёк губу — это не страшно, просто крови много. А сама-то по себе стычка пустяковая.

Жан-Мишель покачал головой.

— Анри, неужели разъярённого Сермуаза с кинжалом мало, чтобы испугаться? Мне бы хватило.

Анри рассмеялся.

— Вот за что я тебя люблю, друг мой, — на тебя стоит только посмотреть, как пропадает желание не то что нападать на кого бы то ни было — даже думать об этом. Сразу понимаешь, что это добром не кончится… Честно скажу тебе, Жан-Мишель, — будь я на месте Вийона, я не испугался бы так, чтобы убегать. Только не сочти, что это пустое бахвальство. Я знаю, о чём говорю, я однажды был в похожей переделке.

— Ты?! Как Вийон?

— Ну да.

— Ты мне не рассказывал… Когда?

— Да пару лет назад. Привязался ко мне возле постоялого двора один дурачок. Выпил кислятины, которую в той дыре называли вином, налился кровью и полез искать ссоры. Здоровый такой бык. Я тоже не хилый, как видишь, но мне против него идти врукопашную — даже думать нечего.

— И что?

— Он выхватил кинжал, я тоже… Начало было очень похоже. И он тоже задел меня, кровь показалась. Я сразу понял, что это пустая царапина, но он меня разозлил. Я махнул кинжалом, очертил вокруг себя полукруг, он отскочил, я быстро поднял с земли палку и дал ему сдачи, выбил у него кинжал и поставил ему пару синяков… Ну и всё — дальше его же дружки схватили его под руки, оттащили… Такие стычки в Париже — обычное дело, на грешной земле живём как-никак. Тут нечего бояться, понимаешь?

Жан-Мишель прекрасно знал, что Анри очень любит прихвастнуть, и терпеливо объяснил:

— Ну не все же такие сильные и неустрашимые, как ты. Вийона можно понять — он ведь поэт, он не привык выяснять отношения кинжалами.

— Вот именно, Жан-Мишель, и это главное! Не привык! Либо он совсем не понимал, как это делается… хотя нет, — перебил Анри сам себя, — я всё же так не думаю. Вот ты — действительно человек мирный, к тебе и лезть неинтересно, задире это даже в голову не придёт. И уж подавно ты не доведёшь даже самого грубого и вспыльчивого человека до такого состояния, чтобы он кинулся искать тебя по всему Парижу! Ты предусмотрителен и осторожен, не участвовал ни в одной университетской стычке… Нет, Вийон всё же был другим.