Стефан Дичев - Путь к Софии

— И я сожалею! — заявила девочка с такой серьезностью, что все, кто понимал по-французски, рассмеялись.

— Дамы и господа! — послышался вдруг голос.

— Ш-ш-ш! Молчите, прошу вас! Де Марикюр собирается произнести речь! Это событие не менее редкое, чем помолвка! — воскликнул Позитано, обращаясь то к одним, то к другим.

Первыми притихли родственники и все остальные болгары. Но Вальдхарт и барон Гирш, наклонившись друг к другу, продолжали шептаться.

Наморщив большой нос и то поднимая, то ставя на стол бокал с вином, Морис де Марикюр тихонько откашлялся и начал:

— Имею честь, уважаемые дамы и господа... имею удовольствие... От имени персонала нашего консульства (правда, весь персонал состоял из него и лакея)... от имени всех французов, которые находятся в этом городе, от имени республики...

— От имени всего человечества! — вставил Позитано.

— ...Я счастлив поздравить вас! — провозгласил де Марикюр, но смех и звон бокалов заглушили его слабый голос.

Он чокнулся со своим консулом и его невестой, одним дыханием выпил вино и сел на место.

— Ну, а теперь помолвленным полагается поцеловаться! — заявил Позитано.

Лица всех оживились. «Целоваться!.. Целоваться!..» — дружно поддержали маркиза его жена, Филипп, фрау Матильда и барон. К ним присоединились мадам Леге и Сесиль, которая запрыгала, хлопая в ладоши, и даже виконтесса.

— Что случилось? Почему такой шум? — спрашивали друг друга родственники.

Муавин Илия-эфенди, сидевший в окружении своих соотечественников, хотя Филипп определил ему место поближе к иностранцам (в последнее время Илия все чаще и подчеркнуто отдавал предпочтение обществу болгар), услужливо пояснил:

— Это у них такой обычай. Требуют, чтобы молодые поцеловались. Понятно?

— Ну, давайте же! Мы ждем! — не переставала призывать молодых маркиза. — Мы ждем поцелуя...

Леандр и Неда стояли друг против друга. Он, исполненный торжественности, улыбался. Она вдруг смертельно побледнела и, казалось, вот-вот упадет.

— Как она взволнована, милая! — прошептала сочувственно леди Стренгфорд.

Леге обнял Неду, наклонился и поцеловал ее в губы. Губы Неды были сухие, холодные, и он с удивлением взглянул на нее.

Едва только гости разъехались, как до Неды донесся с лестницы громкий, оживленный голос Маргарет Джексон.

— Как я сожалею, дорогой мой! — говорила она, вероятно, обращаясь к Филиппу. — Я никак не могла... Что? Сейчас? О нет, благодарю! Я устала. Спокойной ночи!

Неде стало ясно, что американка ушла к себе. Сидя в зале, глядя с отвращением, как дед допивает вино из бокалов гостей, Неда, сникшая, обессиленная, почему-то стала думать о чувстве брата к Маргарет. «Как он унижается! И зачем унижается? — размышляла она с сочувствием, какого давно уже не испытывала к нему. — Странно! А я всегда считала его честолюбивым и гордым. Нет, я обманывалась, он не такой, как отец! Но ведь он же не слепой? Весь город говорит о связи этой женщины с Амир-беем. И сколько раз мы сами убеждались в этом... Как это отвратительно, как опошляет все истинное», — думала Неда, вспоминая свои собственные свидания.

Она бросила быстрый взгляд на деда, подошла к окну и спряталась за гардиной, прижавшись лицом к стеклу.

В комнате Андреа было темно. Спит он или все еще стоит там? Наблюдает за нею? Сердится на нее? Она вглядывалась, желая подать ему знак, но в это время дверь за ее спиной отворилась и она услышала голоса отца и Филиппа. Гардина скрывала ее от их глаз. Но, и не глядя на них, она знала: отец ее весел, самодовольно потирает руки, глаза поблескивают. Голос Филиппа выдавал его раздражение. Обидела его эта особа. Неда всматривалась в темноту ночи, в призрачно белый снег и не вникала в их разговор, пока ее внимание не привлек возмущенный тон отца:

— И потребовал, чтобы их позвали?! Значит, просим, мол, вас, пожалуйста. Не то без вас помолвка не помолвка! — говорил он.

— Да ведь это Сесиль, ребенок...

— И сватья тоже! Небось, сами рассказывали мне, что там, на приеме, вытворял этот лоботряс Андреа.

«Боже! — беззвучно простонала Неда. Именно она рассказывала тогда в шутку эту историю с Андреа и мадам Леге. Нет, нет, то совсем другое. А сейчас отец называет его лоботрясом, именно его. — Что нас ждет, что нас ждет?» — мысленно твердила она.

— Верно. Не хватало, чтоб еще и о нем вспомнили! — с подчеркнутой иронией заметил Филипп: — К счастью, речь шла только о Клименте. Под конец выяснилось — уехал в Копривштицу. Там ему оперировать какого-то родственника надо.