Стефан Дичев - Путь к Софии

— Пожалуйста, возьмите еще! Господин барон... хаджи Теодосие... Есть, есть, будьте спокойны! Прошу...

К соседке Сен-Клера консульше фон Вальдхарт он обратился по-немецки, да так громко, чтобы его слышали и остальные иностранцы и свои.

— Не угодно ли вам еще немного мяса, сударыня? Белого, да? Сейчас, один момент...

Не слушая ее протестов, Радой положил на тарелку разрумянившейся австрийки большой аппетитный кусок индейки, и фрау Матильда, всячески оберегавшая свою фигуру, не могла устоять перед искушением.

А Радою не сиделось на месте. Взяв свой бокал, он отправился чокаться с гостями.

— За ваше здоровье, за ваше здоровье! За здоровье помолвленных. Будьте и вы здоровы и счастливы!..

Счастливый, улыбающийся, он наклонился к мадам Леге.

— Ну, сватья, чокнемся и с вами! Поздравляю с радостью! Недка, переведи! За ваше здоровье, говорю, сватья! Сватья... А есть такое слово по-ихнему, а? Недка, я тебе говорю! Скажи ей: болгары и французы — уже союз... Как это у вас там... Алон занфан де ла патри... — запел он.

Высокопоставленные гости иронически переглядывались, выражая притворное одобрение.

Мадам Леге притронулась бокалом к его бокалу и с натянутой улыбкой сказала:

— Да присаживайтесь же, сударь! Неда, скажите вашему отцу, чтобы он сел к нам. Милочка Сесиль, уступи место господину Радою!

Девочке не пришлось уступать свое место — сразу же поднялся Позитано. Ему тоже не сиделось. Он направился на другой конец стола, остановился мимоходом возле барона, затем спросил у Сен-Клера, почему нет доктора Грина, и тот, как всегда любезно и учтиво улыбающийся, пересел на стул Радоя и предложил итальянцу место между собой и Матильдой фон Вальдхарт.

— Доктор Грин? Видимо, что-то задержало его в госпитале, — сказал он. — В самом деле, в последнее время на фронте затишье и новые раненые как будто не прибывают, но все же... это ведь госпиталь.

— Да, да! Вы говорите, затишье. Балканы, конечно, серьезное препятствие. Особенно зимой! Как вы переносите холод, госпожа фон Вальдхарт?

— О, я просто влюблена в зиму! А вот скуку, увы, я переношу плохо. Да и зрелища подобного рода — тоже. — Она взглядом указала на чорбаджийских жен, которые смеялись, шушукались, подталкивали локтем друг друга, не переставая в то же время жевать.

Вдруг безо всякой связи она спросила:

— Не кажется ли вам, Сен-Клер, и вам, маркиз, что наша невеста сегодня какая-то особенная?

Вопрос ее был неожиданный, но не он удивил Позитано, а удивило открытие, что еще кто-то заметил в Неде перемену, с самого начала празднества озадачившую его.

— Вы говорите, госпожа фон Вальдхарт, что она какая-то особенная, а как ей не быть такой, скажите на милость? Вспомните вашу помолвку!

— Нет, не напоминайте мне о ней!

— А я свою часто вспоминаю с сожалением!

«Находчив же этот итальянец! До чего хитер, — думал Сен-Клер, слушая его и в то же время настороженно прислушиваясь к тому, что говорят его соседи-болгары, — вино прогнало их первоначальную стеснительность, и сейчас они болтали без умолку. — О чем, собственно, сожалел Позитано? О давно ушедшем времени или же о том, что он тогда обручился? Вот такой же он и в политике, виляет, иронизирует; нет, с ним ни о чем не договоришься. И вообще лучше всего — убрать его отсюда. Вполне возможно, что с его преемником мы лучше бы поняли друг друга... Да, да! В такое время едва ли успеют прислать другого. Но на чем бы мы могли его подловить? Он очень осторожен», — размышлял Сен-Клер. И тут до его слуха вдруг донеслись слова его соседей-болгар, которые сразу же приковали его внимание.

— Бежал? Ради бога, не говори таких вещей, господин хаджи Коцев! Храни нас господь! Да как же он сумел это сделать? — возмущался архимандрит, правитель канцелярии софийский Митрополии, кивая своей рыжей бородой в сторону худосочного, покрытого испариной, брата Филаретовой.

Рядом с ними сидели еще двое чорбаджиев, хорошо знакомых Сен-Клеру. Придвинув поближе стулья, они слушали, явно встревоженные.

Брат Филаретовой продолжал:

— Ну уж так ты и не знаешь, твое преподобие, как убегают! Выпал случай и... айда!

— Тише. Видишь, англичанин навострил уши, — остановил его Димитр Трайкович, крепкий, плотный мужчина с энергичным лицом, уже изрядно полысевший.

— Не беспокойтесь, он не понимает по-нашему. По-турецки, я знаю, он говорит хорошо, имейте это в виду, — сказал четвертый из собеседников, чорбаджия Мано, самый богатый человек в городе, он тоже приходился родственником Задгорским: покойная жена хаджи Мины и его жена были сестрами.