Максуд Кариев - Спитамен

Военачальники — македонцы зашумели, выражая протест. Несмотря на это, царь и его послушное окружение смехом и криками поощряли греков продолжать.

Это не могло не возмутить Клита, дружившего со многими из тех, кто пал в том бою. «Как они смеют насмехаться над их памятью?! — возмутился он. — Ведь они сражались до последнего и все пали смертью храбрых. Ни один не бежал с поля боя, покинув товарищей!..» Покачиваясь, он медленно поднялся и, глядя исподлобья на певцов, громко произнес:

— Недостойно в завоеванной стране в присутствии варваров насмехаться над македонянами, которые, если и биты, все одно — выше греческих шутов!..

Александр резко поставил кубок, расплескав вино. Он и трезвый не позволял себе перечить, а тут, подогретый выпитым, вспыхнул, как сухая трава от искры.

— Сядь!.. — громовым голосом приказал он, думая, как побольнее уязвить распоясавшегося друга. — Высокой памяти достоин не тот, кто бит!.. В благословенной Элладе ставят памятники героям, а не трусам! А если кто пытается из трусов сделать героев, значит, у него самого отваги не более, чем у них!..

Клит зло усмехнулся, испепеляя царя горящим взглядом. «Что ты сказал?.. В присутствии стольких людей ты позволил себе назвать меня трусом?.. Да я даже перед тобой никогда не гнул спину, как эти льстецы, без которых ты жить не можешь…» — подумал он и, высоко подняв руку, громко, так, чтобы всем было слышно, спросил:

— Не этой ли рукой труса была перехвачена на лету твоя смерть, когда ты уже повернулся спиной к персидским мечам?.. Только крови отдавших за тебя жизнь македонян и рубцам на теле тех, кто еще жив, обязан ты всем, чего достиг. Ты же, Александр, отрекся не только от них, но и от отца своего Филиппа и набиваешься в сыновья Аммону!..

Кровь прихлынула к вискам Александра, в глазах все поплыло.

— Негодяй!.. — выкрикнул он, вцепившись в подлокотники кресла. — Уж не считаешь ли ты, что без конца будешь вести безнаказанно подобные речи и призывать македонян к неповиновению?..

Несколько пожилых седых военачальников, верой и правдой служивших еще отцу царя, Филиппу, предчувствуя недоброе, поспешно поднялись с мест и подошли к Клиту, стали уговаривать его уйти или, по крайней мере, прекратить подобные речи, но тот грубо отпихнул их и вновь с презрением бросил в лицо царю:

— Ты и без того платишь нам черной неблагодарностью за наши старания! И мертвым позавидуешь, когда видишь, как по твоему приказу македонян секут согдийскими плетьми и как нам приходится унижаться перед варварами — придворными, чтобы получить доступ к тебе!

Александр усмехнулся, поняв, о чем толкует Клит. Однажды (это было месяц или полтора назад) они отправились на охоту к Политимету. И когда пробирались через заросли, вдруг, откуда ни возьмись, выскочил с хрюканьем огромный матерый вепрь и устремился прямо на Александра. Молодой телохранитель Гермолай, испугавшись за жизнь царя, бросился вперед и вонзил копье под левую лопатку зверя.

Разъяренный Александр приказал прилюдно стянуть с Гермолая штаны и всыпать ему плетей, чтобы впредь был умнее и не смел вырывать из рук царя охотничью удачу…

Военачальники обступили Клита и пытались силой вывести его, понимая, что теперь только так можно погасить ссору. Поднялся шум, зазвенела, опрокидываясь, посуда. А Александр обратился к сникшим растерянным певцам:

— Не обращайте внимания, если кто под влиянием Бахуса выказывает собственную невоспитанность, да не станут от этого ваши песни менее веселыми!..

Клит, вырываясь, успел крикнуть:

— Если свобода поведения и смелость иметь собственное мнение стали для тебя признаком дурного тона, то впредь приглашай к своему столу лишь тех, кто с готовностью лобызает полы твоей персидской одежды!..

И царь, не в силах более сдерживать себя, запустил в Клита огрызком. Рука его машинально шарила по столу. Однако нож, который только что тут лежал, кто-то предусмотрительно убрал. А приближенные окружили его так плотно, что Клита ему уже не было видно. Вдруг его обожгла мысль: «Где нож?.. Не собираются ли они и со мной обойтись, как Бесс с Дарием?..»

— Тревога! Труби тревогу!.. — крикнул он через головы гиппархов, фрурархов и военачальников трубачу.

Тот, растерявшись, медлил. Однако вряд ли кто лучше Александра осознавал, как дороги иногда даже секунды. Охваченный страхом, он растолкал приближенных и бросился к трубачу; схватив его за грудки, с силой ударил о стену, труба вылетела у того из рук. Разъяренный Александр, сжав кулаки, стал искать взглядом Клита. Но того в зале уже не было. Его успели вывести во двор, надеясь, что свежий прохладный воздух приведет его в чувство. Птолемей, один из немногих, кто не позволял себе на пирах выпить лишнего, уговорил его прогуляться за пределы цитадели.