Максуд Ибрагимбеков - Запах жизни

Он проснулся с ощущением какой-то грядущей неприятности и, лежа на спине, раздумывал, что бы это могло означать и от чего бы это ощущение могло появиться. В спальню вошла жена, она отдернула оконные занавеси, и комнату залил бледно-розовый свет.

— Доброе утро. Ты посмотри, какое чудесное утро! А море какое! — несколько восторженно сказала она.

— Который час?

— Почти семь. Вставай. Нет, ты все-таки глянь в окно, посмотри, какое море.

Море и впрямь под лучами утреннего солнца казалось выписанным бледными пастельными красками. Энвер посмотрел на жену — с подобранными после купания влажными волосами, без косметики она выглядела очень юной, — она стояла у окна и смотрела блестящими глазами на море...

— Да, — неопределенно сказал Энвер. — Действительно, что-то есть... Впрочем, оно вот уже десять лет, с тех пор как мы здесь поселились, из этого окна выглядит только так.

— Ладно, — засмеялась жена, — с морем ты расправился моментально, а как тебе нравится мой новый халат?

— Он новый? Прекрасный халат. Один из самых лучших халатов, которые мне довелось повидать — Слушай, а что это за запах в квартире?

— Корица, мускат, гвоздика, ваниль, всего понемногу. Через три дня Новруз-байрам, тесто подошло в пять утра, с пяти мы и работаем.

— Кто это мы?

— Сачы-хала и я.

Сачы-хала — дальняя родственница жены, жила в этом же доме и являлась, по мнению родственников, самым искусным кондитером в Азербайджане.

В ванную доносился пронзительный голос Сачы-халы.

— Все-таки что ни говори, а дома никогда так не вымоешься, как в бане. Вчера пошла, одно удовольствие. Ты помнишь банщицу Рахшанду? Ну, как же не помнишь, ты когда маленькая была, она тебя всегда купала. И не говори, что не помнишь! Так вот, эта Рахшанда говорит мне в пятницу, что она достала новую новханинскую кисею, я даже не поверила, говорю, покажи. И действительно, настоящая новханинская, стеганая, с узорами. И вот стала она меня этой кисеей натирать, ну, скажу тебе, это удовольствие, потом семь раз голову мне намылила и волосы прополоскала мне водой с уксусом. Лежу без сил на лежанке и чувствую себя прямо новорожденной. От удовольствия глаза закрыла — открываю и вздрагиваю: стоит передо мной под душем, скажу тебе, красавица писаная, кожа тонкая, белая, грудки как яблочки, сосочки как вишенки, честное слово, словами описать невозможно, под розовыми губами зубки прямо вот как этот миндаль очищенный! Я ей говорю: «Ты кто такая, красавица, замужем или невеста?» — «Не невеста, — говорит, — я и не замужем, студентка я». Гляжу на нее и думаю: «И куда мои сыновья глядели?» Недавно говорю жене старшего, прости меня бог: «Слушай, милая, мужчины ведь не собаки, костей не любят, ты бы поправилась хоть немного», а она мне на это: «У вас, мама, взгляды устарели, теперь мода не та, мужчинам больше изящные женщины нравятся». А я про себя думаю: мода модой, а мужчинам в женщинах всегда одно и то же нравиться будет. Вот ты, например, у тебя все, как говорится, на месте...

Энвер плотнее закрыл дверь ванной, но голое Сачы-халы легко форсировал такие хрупкие преграды, какими являются двери ванных и кухонь. Все то время, что Энвер брился, она подробно разбирала прелести студентки, увиденной в бане. А Энвер думал о том, почему его не пригласил на свадьбу дочери Самер Джавадов — его бывший институтский товарищ. О предстоящей свадьбе он узнал случайно, встретив на улице общего знакомого, который будто между прочим с деланным равнодушием сообщил, что его пригласили на свадьбу дочери Джавадовы. Само собой подразумевалось, что Энвер приглашен в числе самых первых, но Джавадов — и Энверу эта мысль не давала покоя со вчерашнего дня — в их последнюю встречу ни словом не обмолвился о свадьбе дочери. Нет, он был, как обычно, вежлив, как всегда, после делового разговора тепло расспросил о жене и детях, и все. Удивительная история, почему же он не пригласил? Энвер попытался найти в этом какую-то связь со служебными делами, но установить ее не удалось, дела строительного треста, управляющим которого он был, шли прекрасно... Ход мыслей был прерван женой, которая, постучав в ванную, спросила, что он хочет на завтрак: яичницу или остатки вчерашнего плова? Энвер, который был абсолютно непривередлив, крикнул, что ему все равно.

Он прошел на кухню и поздоровался с Сачы-халой, которая в это время, обмазав раскатанный, тонкий, почти прозрачный лист теста маслом с растворенным в нем шафраном, посыпала его ровным слоем растертого с сахаром миндаля и накрыла его новым листом теста. Эту операцию она повторила десять раз, а потом острым ножом нарезала слоеный круг теста под одним ей ведомым углом пересекающимися линиями на ромбы и в центр каждого вклеила голубенький цветочек из четырех долек фисташки. Движения семидесятишестилетней старухи были уверенные и четкие.