Максуд Кариев - Спитамен

На площади напротив ворот воины жгли костры и, судя по валяющимся неподалеку пустым глиняным кувшинам, тоже не теряли времени даром. Клит вступил с ними в беседу. У него переменилось настроение, он по-свойски хлопал воинов по плечам, шутил, смеялся. И Птолемей незаметно покинул его. Желая поразвлечь молодых парней, он стал декламировать стихи, жестикулируя, подражая актерам. Язык у него заплетался. На память ему пришли стихи великого Еврипида, и он начал читать их. Неожиданно умолк, задумался, затем тихо повторил какие-то строки и, шлепнув себя по лбу, круто повернулся и зашагал к распахнутым настежь воротам цитадели. Стража даже не сделала попытки остановить его…

В зале снова царило веселье, стоял шум-гам, играла музыка, появления Клита никто не заметил.

Царь стоял с кубком в руках и, кажется, собирался произнести тост, но, увидев перед собой Клита, поперхнулся. А Клит, жестикулируя указательным пальцем, вызывающим тоном прочел стихи из «Андромахи», как нельзя лучше, по его мнению, подходящие к случаю.

Не помня себя от гнева, Александр выхватил у стоявшего поблизости стражника копье и пронзил им Клита.

И застыл, словно окаменел, следя безумными глазами за тем, как Клит, ухватившись обеими руками за древко, силится что-то сказать и не может, и медленно оседает на пол. Вот уже и рухнул навзничь, устремил к потолку голубые глаза, а из углов рта тоненькой струйкой потекла кровь. Царь, наклонясь, не сводил с него глаз, вмиг отрезвев и отчаянно раскаиваясь в содеянном. На глазах у него заблестели слезы. Что скажет он, вернувшись на родину, милой доброй Ланике…

Все повскакивали с мест и смотрели на царя, затаив дыхание.

Вдруг с диким криком Александр выдернул копье из тела Клита и замахнулся, чтобы пронзить им себя. Но несколько телохранителей успели схватить его за руку. Копье выпало. Поддерживая под руки, царя вывели из зала и сопроводили до царских покоев. Отослав всех, Александр ничком упал на застланный коврами пол и зарыдал: «О-о Клит, ты вынудил меня сделать это!.. Лучше бы мне умереть вместе с тобой! Что я теперь скажу нашей Ланике, Клит? Что ты не в битве погиб, а на пиру?.. От руки того, кого она вскормила своим молоком?..»

В окна уже просачивался рассвет, а Александр, прижавшись щекой к ковру, все еще лежал с открытыми глазами, не шевелясь, как мертвый. За одну ночь он осунулся, и лицо его приобрело цвет шафрана. Вокруг покрасневших от слез глаз проступили темные круги. За всю жизнь не довелось ему столько пережить, сколько за эту ночь. Сердце словно придавила скала, а на душе пустота. Теперь в целом свете не осталось у него близкого друга. Он почувствовал себя одиноким, и им овладел страх, какой испытывает человек, заброшенный по воле рока на необитаемый остров. Когда дверь, неожиданно тихо скрипнув, отворилась, он вздрогнул. Вошла Роксана и, неслышно ступая, приблизилась с улыбкой, показавшейся ему сейчас столь неуместной, что он слабо шевельнул рукой, давая понять, чтобы она покинула его, оставила одного. Но она то ли не заметила, то ли сделала вид, что не поняла, и опустилась возле него на колени, погрузила тонкие пальцы в его русые вьющиеся волосы, приникла к виску горячими губами.

— У меня горе, Роксана, и сердце мое кровоточит…

— Я знаю… Но ты царь, и право миловать и карать дано тебе Богом.

Александр застонал:

— Я поступил не по-царски. Мне будет стыдно показаться на людях…

— Сыну Бога стыдно перед простыми смертными?

— Но я вскормлен молоком простой женщины. И вот таким образом я отблагодарил ее. Кому станет изливать свое горе Ланика, если брата ее убил я?.. Ведь она отпустила его со мной, полагая, что я буду ему покровительствовать…

— А может, кровь Клита потребовалась Дионису?..

Александру и самому хотелось так думать. Жена произнесла его мысли вслух. Он погладил ее обтянутое тонкой тканью шаровар колено и прочел из «Вакханок» Еврипида несколько строк, в которых предстает грозный облик этого божества. Помолчав, добавил:

— Сам не понимаю, как это со мной произошло. Несомненно, в этом замешаны сверхъестественные силы…

Роксана решила прибегнуть к средству, к какому не раз прибегала, когда надо было снять царский гнев. Медленно расстегнула расшитый золотом и жемчугом кафтан, сняла его и осталась в тонкой прозрачной блузке, столь короткой, что оголился живот. Легла с ним рядом, прижалась к нему. Но муж был холоден, и сейчас его не мог согреть даже пылавший в ее груди костер. Безжизненным голосом он произнес: