Юрис Леон - Суд королевской скамьи

— Что вы делали с изъятыми яичниками?

— Ну, не мог же я держать их в руке. Обычно я клал их на лоток или в какой-нибудь другой сосуд, который держал ассистент. После изъятия яичников оставался обрубок, или культя. Она зашивалась, чтобы предупредить кровотечение.

— Этот обрубок, или культя, всегда зашивалась?

— Да, всегда.

— Сколько времени обычно занимала такая операция?

— При нормальных условиях от пятнадцати до двадцати минут.

— И все они проводились стерильными инструментами?

— Естественно.

— И вы надевали резиновые перчатки?

— Я предпочитал поверх них натягивать стерильные хлопчатобумажные. У каждого хирурга есть свои привычки.

— Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, имели ли возможность пациенты, которые находились в полубессознательном состоянии, наблюдать за вашими действиями?

— Нет. Мы помещали перед их глазами экран из стерилизованной простынки, так что пациент ничего не видел.

— Ради Бога, зачем вам это было надо?

— Чтобы предотвратить возможность попадания инфекции в открытую рану, если пациент чихнет или кашлянет.

— Значит, пациент ничего не видел и не чувствовал. Но, может быть, он был в крайне подавленном состоянии?

— Видите ли, сэр Роберт, никто не испытывает удовольствия на операционном столе, но они не чувствовали того, что вы называете «крайне подавленным состоянием»

— И если даже все эти операции проводились в Ядвигском концентрационном лагере, считаете ли вы, что вам удавалось соблюдать все требования, предъявляемые к нормальной хирургической процедуре?

— Нередко нам приходилось очень трудно, но хирургия всегда была на достаточно высоком уровне.

После перерыва на ленч сэр Роберт Хайсмит заставил Адама Кельно изложить детали первой встречи с Марком Тессларом в те времена, когда оба были студентами в Варшаве.

Снова они встретились в Ядвиге, где Тесслар, как утверждал Кельно, продолжал оперировать проституток, обслуживающих эсэсовцев, и позже сотрудничал с немцами в ходе экспериментов.

— Пользовал ли доктор Тесслар каких-то пациентов или наблюдал за ними в медицинском блоке?

— Он жил в третьем бараке, где у него была своя отдельная комната.

— Отдельная комната, вы говорите. Не как у вас, делившего помещение с шестьюдесятью другими людьми.

— В третьем бараке содержались многие из жертв экспериментов. Тесслар мог ухаживать за ними. Я не знаю. Я старался избегать его, а когда нам доводилось встречаться, я пытался свести общение к минимуму.

— Вы когда-нибудь хвастались ему, что провели тысячи экспериментальных операций без обезболивания?

— Нет, хотя я был горд моими достижениями как хирург и мог, конечно, упомянуть, что сделал в Ядвиге тысячи операций.

— Операций по всем правилам.

— Да, по всем правилам. Но мои слова подверглись искажению. Я предупреждал Тесслара, что за свои поступки ему придется отвечать. Он понесет ответственность за свои преступления. Этими словами я, можно сказать, подписал себе смертный приговор. Когда, вернувшись в Варшаву, я обнаружил его там, он, чтобы скрыть свои преступления, выдвинул обвинения против меня, и мне пришлось бежать.

— Сэр Адам, — прервал его судья. — Я вынужден кое-что посоветовать вам. Попытайтесь лишь отвечать на вопросы сэра Роберта, отказавшись от мысли снабжать нас дополнительной информацией.

— Да, милорд.

— Как долго вы оставались в Ядвиге?

— До начала 1944 года.

— Можете ли вы сообщить милорду и коллегии присяжных, при каких обстоятельствах вам довелось покинуть концентрационный лагерь?

— Восс покинул Ядвигу, чтобы открыть частную клинику для жен высшего состава немецкого военно-морского флота в Ростоке на Балтике, и взял меня с собой.

— Как заключенного?

— Как заключенного. Мне приходилось исполнять роль собаки, следующей за Воссом.

— Как долго вы были в Ростоке?

— До января 1945 года, когда Восс эвакуировался в центральную часть Германии. Меня он с собой не взял. Немцы были в страшном смятении. Я продолжал оставаться в районе, который заполнили массы рабов и заключенных, почувствовавших грядущую свободу. В апреле появилась русская армия. Сначала многие из нас попали в лагерь из-за отсутствия документов, но затем я был освобожден и направился в Варшаву. Я прибыл в нее на пасху сорок пятого года, и тут же донеслись слухи, что против меня выдвинуто обвинение. Национальное подполье еще действовало, и мне удалось получить документы, что я работаю в бригаде по разборке развалин. Я скрылся в Италию, где сразу же вступил в ряды «Свободной Польши».