Николай Данилов - Кордон

зв

буется вежливое обращение, деликатный подход. Попро буй обзови гардемарина по ошибке лаптем, и тотчас же хчавралит: «Ты к кому обращаешься, скотина? Пошел ном, болван!» Жаловаться на гардемаринов бесполезно: у них с офицерами одна кровь — господская.

Старший боцман калач тертый. Он умеет ладить с офицерами, нашел подход и к гардемаринам. Они, понятное дело, не безотказные матросы, но и не неженки. Морское дело знают неплохо, все умеют делать и сделают, если чахотят. Однако к ним нужно приноравливаться, подбирать не амбарные ключи, а тонкие ключики. Этому, подбору ключиков, и учил Заборов своих боцманов и унтер-офицеров.

Сами господами гардемаринами шибко не командуйте, — наставлял он. — Действуйте с умом…

И те действовали. На какие бы работы, вахты гардемарины ни попадали, из них же назначался старший: пусть грызутся между собой.

Матвей Сидоровым видел, что гардемарины все разные. К одному ни на какой козе не подъедешь, а другой, глядишь, сам ластится. Заборову нравились Гавриил Токарев и Владимир Давыдов. Душевные и обходительные парни. Со стороны посмотришь на них, — неприятели; приглядишься, — друзья, которых водой не разольешь. Они спорят по всяким пустякам, сердятся, нередко ссорятся, а друг без друга жить не могут.

Токарев тяжело переносил качку. Дело дошло до того, что корабельный врач спустил ему немного крови. Давыдов псе свободное время убивал около друга. Но как только у Гавриила улучшилось здоровье и он поднялся с постели, друзья поссорились… из-за стихов. Об этом Заборов знал все в подробностях. Случилось так, что гардемарины почему-то пожелали, чтобы их спор разрешил именно он, старший боцман фрегата.

— Матвей Сидорович, — обратился к нему Токарев, — будьте нашим арбитром. Вы давно служите, хорошо знаете морскую жизнь. Я написал стихи «Письмо моряка на родину». Володя их поправил и утверждает, что стихи стали лучше, а мне кажется — он их испортил. Рассудите нас, пожалуйста.

Заборов не ведал, что такое «арбитр», читать умел по слогам, а из стихов знал наизусть басню Крылова «Демьянова уха». Однако от заманчивой роли рассуди-теля он не отказался:

— Валяйте, послушаю.

Первая строфа у нас спора не вызывает, — сказал Токарев. — Читаю вторую, которая сочинена мною:

— Выходили, ядреный корень, и выйдем, — авторитетно сказал Матвей Сидорович. — Праздравляю, Гавриил! Хорошо ты сочинил, грамотно!

— Ясно! — горячо подхватил Токарев. — А вот как поправил строчки сей бард. — Он кивнул на Давыдова, — Спой, светик, не стыдись!

— Сейчас ты будешь повержен, — отозвался Владимир. — Прошу внимания:

— Переживательно, — не покривил душой Заборов. — Устают матросы и эта лихоманка их одолевает.

— Понял? — воскликнул Давыдов. — За душу человека поэзия берет, когда в ней есть горькая правда.

— При чем тут эмоции? — не сдавался Токарев. — Руки замерзли, тело дрожит в лихорадке. И это про русского моряка!

— Ну, конечно, — иронически заметил Давыдов, — русские люди железные: они не мерзнут в лютую стужу, их не берет и лихорадка. Читай, стихоплет, дальше.

— Пожалуйста:

Гардемарины уставились на «ценителя» поэзии.

— В Россию-матушку мы все верим не чая души, — подумав, высказался Матвей Сидорович. — Роднее и милее отечества ничего быть не может. Ни деды наши, ни прадеды в сражениях разных не посрамили Россию. Коль нам доведется за нее постоять, и мы не пожалеем живота своего. Так уж устроен русский человек. А вот хвори ни

на кого не смотрят: им, что матрос, что господин офицер — один хрен…

— Замечательно, старик! — Давыдов порывисто обнял Заборова. — Эти стихи надо читать так:

— Как, старик?

Заборов заерзал на месте. Ему показалось, что господа офицеры такие мысли не одобрили бы. Гардемарины же, пригласив старого моряка на келейное обсуждение, ждали его мнения, и он вымученно высказался:

— Оно, конечно, но ведь все-таки…