Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Женский пол, а с ними и детвора, держался поодаль; они окружили выгон цепочкой, словно бы взяли его в осаду, и оживленно гудели между собой, словно вспугнутый шмелиный рой.

Авксентий, как нож сквозь масло, прошел сквозь женскую осаду. Софрон не отставал от отца. А женщины там и остались. Домаха тут же принялась наново пеленать своего Савку — ей показалось, будто он замочился. Манипуляции новорожденному пришлись не по душе — он проснулся и запищал что было духу.

— И что это за дитя такое уродилось? А ну, цыц! — сердито зыкнула на него Домаха, раскрасневшись от гордости и высокомерия. — И что бы с ним сделать, чтоб замолчало? — повела она плечом в сторону окруживших ее женщин.

И те сразу заговорили наперебой:

— А ты свивальник отпусти. А на ночь в теплую водичку душицы подбавь и искупай… А то хорошо бы еще укроп отварить…

Вивдя склонилась к уху Домахи и прошептала, стесняясь и розовея:

— А может, оно сиси хочет? А? Дай ему…

— Отстань! — отрезала Домаха, пренебрежительно сверкнув глазами на бездетную молодку. — Сама знаю, когда что ему давать…

2

Авксентий прошел линию женской осады и остановился, раздумывая: к какой же группе примкнуть? По положению ему следовало бы идти вон туда, к арендаторам.

Ближе всех были батраки из экономии. Они стояли вместе — с полсотни мужчин и женщин: возчики, скотники, егеря, садовники, плотники, мельники, свинарки, птичницы… Время от времени в их кругу кто–нибудь запевал — то «Зозулю», а то «Ра–ра–ра, Антек на гармоні гра», однако пение сразу же и обрывалось, потому что никто не подхватывал: еще не вечер, а днем разве запоешь по–настоящему?

К этой кучке путь Авксентия никак не лежал: в экономии он перестал работать лет тридцать тому назад, когда выделился на арендованный надел, кажись, еще при царе Александре…

— Идем, батька, туда, где хозяева стоят, — шепотком предложил Софрон. — Все–таки кроме аренды мы и своих две десятины имеем… — Софрон всегда говорил тихо и вкрадчиво, такой уж имел характер, и к зажиточным хозяевам его тянуло с давних пор: заедала мечта о «настоящем» хозяйстве.

— Погоди! — с досадой отмахнулся Авксентий. — Хочу поглядеть на людей. Не спеши, середа, вперед четверга…

Софрон умолк. Отца он побаивался; впрочем, Софрон многого в жизни побаивался и остерегался.

Авксентий, хмурясь, прикидывал, а перед Софроном притворялся, что любуется горизонтами, которые перед ним открывались.

Вид открывался отсюда и верно прекрасный. Прямо за лугом тихо струился Здвиж — речка хоть и не широкая, но полноводная, и рыбы хватило бы в ней на всю Бородянку, если бы только граф Шембек не запрещал рыбачить; всю рыбу в воде он запродал подрядчику для киевских ресторанов. По берегам неширокою полосой стояли камыши: в них уток, лысух и куликов уйма. Всю Бородянку можно бы прокормить, если бы только граф Шембек разрешал здесь охотиться… А по сю сторону Здвижа и по ту его сторону — необозримые заливные луга: весной их сплошь заливало водой, а летом вырастала высокая, как краснотал, трава, густая и сочная. Пасти бы здесь стада, табуны и отары не только из Бородянки, но и из Дружни, Рудни, Голокрылья и даже из Бабинец, не будь эти луга господскими. Граф Шембек, вернее сказать, его управитель Филипп Яковлевич Савранский, прессовал все сено в тюки по два пуда каждый и отправлял прямо в Берлин, а теперь — на фронт героям–кавалеристам для боевых коней. За лугом вдоль железной дороги стоял бор. Он также принадлежал Шембеку. Граф Шембек валил его и снаряжал на шахты Донетчины за сотни верст. Из пней и корней выжигал уголь, гнал деготь, томил золу и цедил скипидар. И все это тоже куда–то уходило — в Киев и дальше, по Днепру.

Авксентий грустно вздохнул и отвернулся.

Но от этого ему не стало легче: и позади, за селом, тянулся до горизонта бор, принадлежащий тому же Шембеку. А между селом и лесом раздольно раскинулись поля: пшеница, рожь, ячмень, просо, гречиха — на десяти тысячах десятин. Все это тоже принадлежало Шембеку: крестьянские земли были дальше — в лесу и за лесом…

Рожь на полях Шембека уже созревала.

Авксентий решительно направился туда, где собрались зажиточные дядьки. Софрон торопливо заковылял следом.

Авксентий избрал для себя кружок зажиточных хлеборобов не только потому, что и сам имел две десятины собственной земли, но и потому, что его непреодолимо притягивала бумага в руках Григора Омельяненко. А что, если в этой бумаге и есть ответ на все неотвязные вопросы, не дающие ему покоя? Кроме того, Авксентий сообразил, что бричка, с которой старшина будет держать речь, остановится именно там, в центре выгона, а Авксентий всегда любил стоять поближе к делу, чтобы все хорошо видеть и слышать.