Юрий Смолич - Рассвет над морем

Город жил странной жизнью и сам себя не узнавал.

Он, казалось, был кем-то выдуман нарочно.

Собственно старая Одесса издавна славилась своей сутолокой и сумятицей, как и всякий большой портовый город. С давних времен вошло даже в привычку называть Одессу царством лени и столицей лодырей.

Но молва эта плод первого, поверхностного впечатления заезжих повес, не видавших Одессы дальше приморских бульваров и центральных улиц, и она несправедлива. Люмпены, мелкая торговая шушера и тьма-тьмущая слетавшихся со всех концов света бездельников создавали только внешний облик одесской улицы тех времен.

В действительности же Одесса со времени основания ее воинственными и отважными ватагами запорожских и донских казаков всегда была городом напряженного созидательного труда.

Город вырастал из собственных недр — из камня-ракушечника, камень этот рубили топорами и резали ручными пилами. Цеховой каменщик-строитель прежних времен — творец Одессы, какой мы видим ее подчас и сегодня. Город жил рыбой — «царицей моря» скумбрией, «жемчужиной юга» кефалью, кормилицей хамсой, — и именно отважный рыбак, вечный труженик, наметил первые черты его великолепного образа.

Одесса сначала родилась как порт, а уже потом как город. Сюда, к причалам тихой гавани, потекло зерно с плодородных земель необъятного украинского и русского черноземного Юга, чтобы претвориться в душистый и сытный хлеб для трапезы всей Западной Европы. Отсюда, из трюмов западных и восточных судов, стоящих на приколе в одесском порту, разнообразнейшие товары — западная мануфактура и восточные пряности — водными путями, широкими трактами, а со временем и по железной дороге расходились по всей Украине и России. Мореплаватель-флотский, каталь-грузчик и биндюжник-ломовик были и те времена подлинными хозяевами и порта и города, Одесский порт стал колыбелью и первого пролетариата Юга. На рыбачьем улове и урожаях огородников возник консервный промысел. Из портовых мастерских выросли доки, верфи и эллинги. На потребу вывоза поднялись многочисленные фабрики и заводы. Рабочий-пролетарий довершил живой образ порта-великана и города-труженика.

Вечно шумный базар — место продажи рыбаками даров моря и огородниками плодов земли — расцветил лицо города тонами теплыми, мягкими и колоритными.

Торговцы — перекупщики и спекулянты — пришли позднее, одновременно с посредниками между отечественными и заморскими негоциантами. Их нахлынула огромная орава, они скучились в центре города и тотчас же подняли отчаянную суету, галдеж и грызню. Они пожирали друг друга и вместе грабили все вокруг. Они захватили прилегающие к городу земли, прибрали к рукам городские промыслы, положили к себе в карман трудовые сбережения горожан — и узурпировали власть над недрами, водами и, казалось, над самими стихиями.

И город перестал принадлежать коренному, мирному и трудовому населению.

Рыбаки и рабочие — еще недавние хлеборобы на окрестных землях, грузчики и портовый служилый люд — кочующий пролетариат со всех концов Российской империи, пригородные садовники и огородники — все теперь сбились вместе и трудились с утра до ночи на берегу, в заводских дворах и у портовых сооружений. Для жительства им негоциант-грабитель оставил только пыльные и тесные окраины — Пересыпь, Слободку, Молдаванку и Сахалинчик — да узкую кромку песчаного и глинистого берега под кручами Малого, Среднего и Большого Фонтанов.

Именно эти места, заселенные коренными хозяевами — строителями и тружениками Одессы, — и получили от них прозвище: «Одесса-мама».

Коренной одессит редко когда и видел своих властителей.

Одесская аристократия — финансовые и торговые тузы, земельные магнаты и крупные промышленники, которым принадлежали теперь и поверхность таврийской земли и ее недра, а за ними и всякие приживалы аристократии, всегда пренебрегали коренным одесситом. В зимние дни они прятались за тяжелыми жалюзи своих по-восточному роскошных особняков, в летнюю пору — за легкими маркизами своих с парижским шиком меблированных дач на взморье. В предвечерние же часы — и летом и зимой — они вихрем проносились в блестящих кабриолетах, запряженных орловскими рысаками, по мягким торцам Дерибасовской к Английскому клубу или звонкой мостовой Ришельевской к опере. А улица день и ночь жила своей собственной — суетливой, призрачной и бесплодной — жизнью вселенского сброда. Здесь неизменно царило «уличное столпотворение», суетились турки-лавочники, румыны-негоцианты, греки-комиссионеры и прежде всего матросня всех флотов мира с кораблей, разгружавшихся или принимавших грузы у многочисленных причалов гавани.