Зигфрид Обермайер - Калигула

Постепенно он распродал имущество в Риме, а деньги привез в Афины. Именно там, в могущественном городе Древней Эллады, он и хотел затеряться, чтобы в безопасности насладиться нажитым богатством.

Прекрасный план и вполне выполнимый, если выбрать нужный момент. Но в этом-то и состояла сложность. Насколько разумным было бы исчезнуть еще при живом Калигуле? Император нашел бы его в любом уголке мира, пусть и под вымышленным именем. Значит, оставалось ждать его свержения. Но не будет ли тогда слишком поздно? Не покарает ли меч, ударивший Калигулу, и его, Геликона?

Долго пришлось ломать ему голову, чтобы выбрать предположительно правильный путь. Когда же Геликон почувствовал усилившийся настрой против императора, ощутил, что момент решающего удара вот-вот наступит, он решил бежать.

Для побега он выбрал третий день игр. Первые два дня Геликон провел бок о бок со своим господином в императорской ложе, непрерывно кашляя и чихая, поэтому ни у кого не возникло подозрений — даже у Калигулы, — когда на следующий день он остался дома по причине болезни.

На этот день император запланировал нечто особенное. И он, и Цезония должны были отправиться на Марсово поле верхом на конях, переодетые Марсом и Минервой. Но императрица выступала не как покровительница искусства и ремесел, а как воинственная богиня города Рима, согласно греческой мифологии: в шлеме, вооруженная мечом и щитом. Конечно, шлем был отлит из чистого золота, а щит украшали драгоценные камни величиной с орех. На ее пышной груди покоилась золотая эгида с изображением головы Медузы в центре и извивающихся змей по краям.

Калигул а в доспехах Марса выглядел скорее смешно, чем воинственно, хотя его тонкие ноги и скрывали золотые накладки. Его толстое, оплывшее тело с трудом втискивалось в броню Александра, но великолепный шлем с развевающимися перьями закрывал лысину. Лицо же Калигулы с неподвижными глазами, высоким мрачным лбом и плотно стиснутыми губами прекрасно подходило для образа бога мести и войны.

За стеной преторианцев, выстроившихся вдоль улицы, срывала голоса чернь, восторженно приветствуя императора, при этом слышались и двусмысленные выкрики — в основном в адрес Цезонии.

Ликующая толпа ревела как всегда, преторианцы исправно несли свою службу, гарантируя надежную защиту. Все было как обычно, но Калигулу так и не посетило чувство божественной всевластности, как это бывало в случае парадных выходов. Под многочисленными тогами и плащами ему мерещились мечи и кинжалы, которые только выжидали подходящего момента. Это ощущение мешало рождению возвышенного чувства, и настроение императора было скверным, когда он вошел в свою ложу. Только Геликон мог бы развеселить его, но тот лежал в постели. Стоило ли ему по-прежнему доверять? Или Геликон тоже носил под тогой кинжал заговорщика?

На сегодняшний день была назначена травля хищников как завершающий и высший момент праздника освящения. Для боя со зверями на арену отправляли осужденных преступников, которые должны были встретить здесь ужасную смерть к восторгу дикой, кровожадной публики. Но их было недостаточно, чтобы заполнить целый день, поэтому бои со зверями разбавляли выступлениями настоящих дрессировщиков.

Представления начались выходом на арену слона, который должен был обмотать хоботом человека и бросить его в бассейн с водой. Все оставались при этом целыми и невредимыми, хотя рабы и дрожали от холода в промокшей одежде.

Публика хлопала, терпеливо ожидая начала настоящего зрелища.

Потом появился тореро из Испании, но зрители не оценили по достоинству его натренированного, четкого ритуала убийства. Сначала его помощники выкриками и уколами длинных копий приводили в ярость огромного черного быка. Тот начинал готовиться к нападению, громко пыхтел, бил копытами по песку. Тореро — он был вооружен длинным тонким мечом и щитом, обтянутым красным, — танцевал вокруг своей жертвы, напрасно пытающейся поднять его на рога. И вот наступал момент, когда бык в изнеможении останавливался, чтобы собраться с силами. В этот момент тореро наносил ему удар через опущенный затылок в сердце. Бык вздрагивал, плевал кровью и, как подкошенный, падал на песок. Что-то в этом было, но высоко драматичный эффект человеческой смерти отсутствовал. И вот наконец долгожданный момент настал. В центре арены установили бутафорское дерево.

— Убийцы и грабители спасаются от леопардов! — возвестил глашатай, и тут же оба преступника предстали вниманию публики, безоружные, и каждый понимал, что настоящей борьбы ждать не приходится. В растерянности стояли они, глядя на бледное зимнее солнце. Конечно, эти люди знали, что их привели сюда умирать, но отчаянно цеплялись за последнюю надежду: возможность спастись на дереве. Когда дикие пятнистые кошки, пригнув головы, мягкой походкой проскользнули на арену, они оба бросились бежать к дереву и попытались забраться. Но по задумке места должно было хватить только одному. Кроме того, дерево сделали тонким и низким, чтобы и более удачливый не мог уберечь ноги от атак леопардов.