Вероника Тутенко: Дар кариатид

На рельсах радостно гудел паровоз, предвещая долгий путь.

— Это мы на нем… значит, обратно? — растерялась, не поверила Нина. Все. Все закончилось. Страх, бесконечное ожидание и снова страх. На Родину!

Суматоха на станции теперь вызывала не беспокойство, а прилив ожидания счастья, зачастую ещё более волнительный, чем само счастье.

— Тебя как звать-то? — засмеялась девушка с женским голосом.

— Нина.

— А я Аня. Нестерова. В округе кого не спроси, все знают Матвея Нестерова из Ельни — отец мой. Так, как он, сапоги не шьет никто, — мимоходом похвалилась новая знакомая.

Лицо её даже передергивало от нетерпения поскорее попасть домой, но голос был невозмутим и весел.

— Пойдем что ли? — смело шагнула она в суматоху у вагонов, оглядываясь на Нину, чтобы оказаться в одном вагоне. Весь состав был уже набит битком, но новые и новые пассажиры продолжали утрамбовывать уже проникших внутрь. Всем хотелось скорее домой. Над дверями «товарняка» колыхались березы, как будто хотели сделать путь короче.

Наконец, тронулись, лениво и весело. С музыкой. Гармонисты мехов не жалели, но в их вагоне затейника не было. Не туда нырнула Анька. Ну да ладно. Голосистых и здесь хватает, была бы радость на сердце.

А откуда печаль, если рельсы ведут в Россию и на пути только одна-единственная остановка. Брест.

И снова казалось, что все это когда-то было: стол, контора, офицер с авторучкой и длинная-длинная очередь.

Узники получали справки и спешили через луг к реке смыть усталость. А ждавшие заветного листка, где было скупо указано, откуда когда и куда угнан узник, нетерпеливо смотрели на берег. Многие окунались с головой, как в воды Иордана. Другие только умывались, мыли голову и ноги, разбрызгивая вокруг искрящуюся речную прохладу, сушились на солнце.

Сжимая в руках листки, которые были пропуском домой, Нина и её новая подруга наперегонки ринулись к речушке и тут же присоединились к группке, похожей на птичью стаю, таких же как они сами, девчонок.

Анна вошла в реку по грудь и, фыркая от радости, легла на воду, поплыла вдоль берега, по течению.

Нина плавать не умела. Села на берегу, опустила в воду ноги, и река подхватила усталость, понесла к устью с щепками и сором.

От удовольствия девушка даже закрыла глаза.

— Нина! — окликнул кто-то сзади знакомым голосом.

Босая и счастливая за спиной смеялась Манечка, в одной руке она сжимала пару новых туфель, зеленых, как и платье, и на фоне луга казалось, что её смех, губы, глаза жили сами по себе.

— Манечка! — обрадовалась Нина. — Я уже думала, ты совсем потерялась, а я даже твой адрес не знаю.

— А я там, на станции, знакомую встретила. Представляешь, здесь, из нашей Обояни. У нас там знаешь, какие яблоки!

— Не больше, чем в нашем Барском саду, — засмеялась Нина и погрустнела, вспомнив, что сад вымерз.

Лето вступило в пору, когда травы ещё в самом соку, но в цветении проступают первые признаки осени. Но до сентября было ещё далеко.

Впереди была Жизнь.

Облака медленно отступали на запад.