Вероника Тутенко - Дар кариатид

— Что это? — испуганно заглянула девушка в веселые, замутненные алкоголем глаза.

— Не бойся. Это шнапс, — подбадривающее кивнул американец.

Манечка осторожно поднесла фляжку к носу, отважилась, сделала глоток и тут же под дружный хохот зашлась кашлем.

— Как наш самогон, — сморщилась Манечка и вернула шнапс американцу, потянулась за сухариком.

Другой американец, светло-русый, голубоглазо прищурился и, широко улыбаясь, протянул ей откупоренную тушёнку. Ели её вместо ложек галетами. Безвкусные и без запаха, но с тушенкой казались вкусными, как хлеб.

Как факелы, передавалась из рук в руки и русская водка, ещё больше подогревая веселье. Русские, французы, американцы, англичане целовались, пели одновременно на разных языках. Но языки вдруг стали снова не нужны, будто только что рухнула ещё одна Вавилонская башня.

Незнакомые люди читали на лицах друг друга собственные мысли, объяснялись на пальцах и взглядами.

Река сговорилась с небом, чтобы не было туч, и солнце расплёскивалось на спешащей к устью глади, уходило лучами в прибрежный песок. Под мирным небом нежилась трава.

Как хорошо-о-о-о! Не будет туч, не будет смерти. Война убила Войну. Нав-сег-да!

Вдали дымились разрушенные стены, дым застилал империю, как последние звуки симфонии войны.

— «Репетиция Армаггедона»…

Солдат в желтом берете склонил голову, как уставший одуванчик.

— Вы француз? — догадалась Нина.

— Я немец.

— Как это немец? — испугалась Нина.

— Антифашист, — засмеялись одуванчики в зеленом море травы и кронами над ними.

— А-а-а… Значит, Солдат Света?

— Безусловно…

Темнело медленно и незаметно, и всё-таки стемнело. Нина и Манечка как-то незаметно переместились ближе к берегу, и теперь сидели в кругу русских солдат и англичан. Парадное, как звёзды на погонах, торжественно и радостно плескался в небе не прекращающийся салют загорающихся и гаснущих звезд. И будут новые, и также отгорят августовским или каким-то ещё звездопадом.

Высота светлела звёздами на погонах победителей, собиравшихся на небесный парад.

Там, где ждут друг друга, разминувшись на Земле, тоже праздновали Встречу.

Под утро Нина потеряла Манечку из виду на станции, куда их привезла грохочущая машина. Опять не Берлин.

Город был маленький, разрушенный. Бродить по такому ночью неуютно, и девушки остались ждать рассвет на станции. А там, может быть, снова какая-нибудь очередная попутная машина довезет из до самого Рейхстага. Все вдруг стало случайным и попутным.

Рядом играла гармонь. От сидения на корточках затекли ноги, но, прижавшись в таком положении к стене, Нина даже умудрилась задремать. Тогда-то и ушла Манечка.

Сон прошёл. Гармонь играла не одна. Гармонистов было несколько, но спросонья показалось, что один. Суета и весело, хотя чуть-чуть тревожно.

Из-за того, что исчезла Манечка. Да, нет, не исчезла. Война уже кончилась. Просто ушла по нужде сейчас вернётся. Но Манечка не возвращалась.

«…на смоленской!» — заглушил совсем рядом, прямо над головой все три или четыре гармони смеющийся женский голос, чуть хрипловатый, какие называют «прокуренный».

Нина подняла глаза и увидела его обладательницу, вскользь удивилась, что принадлежал не женщине — совсем ещё девушке, почти её ровеснице или, может быть, на несколько лет старше. Об этом говорила гладкая, смугловатая кожа, лисьи синие глаза под рыжеватыми ресницами. Но кучерявые волосы были не солнечного — пепельного какого-то оттенка, необычного, но почему-то неприятного.

«На смоленской», видимо, было ответом на что-то вроде «на какой земле такие родятся?» пожилого уже солдата со счастливой наполовину беззубой улыбкой и почему-то трехцветной, как у кошки, бородой.

Девушка была, скорее, симпатична, чем обыкновенна. Невысокая, полноватая, но с тем же лисьим в движениях, что в быстром взгляде.

Лисий взгляд остановился на Нине, как будто приглашал посмеяться вместе с ней и солдатом — незнакомыми друг другу людьми, радующимся одному и тому же, невысказанному и понятному без слов.

— А я из Рязани, — огладил солдат кошачью бороду. — У нас там тоже девки такие же красивые.

Одобрительно посмотрел и на разбуженную суматохой и гармонями девушку.

Пели частушки и военные песни.

— И я со Смоленщины, — обрадовалась Нина землячке с лисьими глазами.

— Вместе, значит, поедем, — радостно сузились лисьи глаза.

— Куда? — не поняла спросонья Нина.

— Куда-куда! — передразнил рыжебородый. — Домой, родимые. Или не хочешь возвращаться на родину?