Юрий Плашевский: Ладога

Витька сквозь сон слушал — улыбался: «понос в оглоблю»… И придумали же! А ведь верно…

Утром он ушел из медсанбата. Было рано, над городом висела лиловая морозная мгла, которую медленно разгоняло солнце. Из улицы в улицу шел он и слышал все время тихое щелканье, которое то ослабевало, то усиливалось. Что за черт? Наконец понял: в репродукторах, мимо которых проходил, — качался метроном, чтоб граждане знали — радио бдит. Если воздушная тревога будет, или что другое, — граждане услышат.

Он шел через город, заваленный снегами, замерзший, заледенелый, и ему вспоминался «вид Петербурга с птичьего полета», который попался ему на глаза как-то раз в библиотеке, до войны. С птичьего полета… Порой ему казалось если закрыть глаза — он тоже сейчас как птица парит. Во всем теле слабость, легкость. Парит — и город видит. В снегу. И ни дыма над ним от жилья. Одни снега. Да лишь кое-где пожары клоками. Да вокруг — петля огненная. Ледяная. Она такая — и ледяная, и огненная. А еще дале — вокруг — леса, болота, немереные, с вьюгами, с метелями. Вот так-то лучше его оглядывать — с высоты — поймешь тогда хоть слегка — что за сила, что за порыв всего народа вызвали его к жизни из этих чащоб, из лесной тьмы.

Теперь, — соображал Витька, — шагая, — раз в резерв послали, то, видно, потом ему на другой какой участок фронта топать. От города подальше. Увезут.

И тут ему вдруг захотелось на памятник Петра взглянуть. Когда еще потом придется! Конечно, крюк большой выходит… Но — ничего! Он зашагал быстрее. И шел долго. И выходя уже к Неве из-за собора, увидел прежде всего зенитную батарею — орудия, задранные вверх — метрах в ста друг от друга, треугольником, окруженные валами из земли и снега. А дальше к реке, где полагалось быть памятнику — Витька сначала не понял — торчал какой-то холм, весь в снегу.

Ну, как же, — балда! — на памятник любоваться пришел! Да все ведь они, памятники — с лета еще! — песком засыпаны, досками обшиты для сохранности, на период войны — как сказано было! Ах, забыл, забыл…

А вокруг тихо, пустынно, прохожих почти не видать. Витька приблизился, пошел по нетронутому снегу вокруг ограды. Остановился. Он все смотрел на дощатый короб, засыпанный снегом, где в песке, во тьме таился всадник. Странно как-то все выходило… Витька щурил глаза в каком-то забытьи. Здесь ведь уже стоял когда-то один. Про которого вот даже поэма написана. Давно, конечно. Очень давно. Стоял, сжимал кулаки, говорил недоброе, а сам боялся… Ну, да, точь-в-точь — вдруг всплыло в памяти.

Чьи слова? Витька поразился. Где он их встречал? Он не мог вспомнить. Только это не Пушкина слова, это уж верно.

Ну, а сам-то он, вот сейчас здесь стоит, он, что — не бедный? Витька только подумал это — и злобно усмехнулся: ну, уж нет!.. Шалишь, черт подери! Тот-то, давний, тот и верно был бедный — спасался. Бегством спасался в страхе от всадника! По потрясенной мостовой, как сказано. А уж Витька — наоборот — всадника, спрятанного в песке — спасать будет. И спасет! Как вот эти ребята-артиллеристы, что возле зениток дежурят.

Он-то, что на вздыбленном коне там в коробе таится, — он, других не спрося, кашу заварил, а мы расхлебывай. Основал, паразит! Город ему, видишь, тут понадобился, а мы теперь отстаивай. От тех, что — будь они трижды прокляты — вокруг, в траншеях засели, пушки навели, обстреливают, бомбят, петлю накинули, блокадой, голодом душат — зубы скалят. Нет, милые, обождите, рано скалитесь… Пусть он там в песке молчит, ждет, но пусть же знает: отстоим, чертушко, такой-сякой. И город отстоим, и тебя заодно.

Витька вдруг заторопился. Кинул еще взгляд на громаду дощатого короба, повернулся, быстро пошел прочь.

С час, наверно, а то и больше добирался до места. На улице Каляева, у ворот, что вели во двор, стоял часовой. Витька показал предписание из медсанбата. Часовой кивнул:

— Проходи.

— А кого тут искать? К кому являться? — спросил Витька.

— На второй этаж иди, к капитану. Он все скажет, как и что.

Витька вошел во двор и увидел длинный трехэтажный корпус. Здание было старое, основательное. По традиции — во все времена, что пролетели над ним — принадлежало военному ведомству. Он долго бродил по сумрачным коридорам второго этажа. Наконец нашел комнату, в которой за столом сидел человек с морщинистым лицом. В петлицах — капитанские шпалы. Глаза его были закрыты.

Витька подошел поближе к столу, поднес правую руку к шапке и бодрым голосом доложил о своем прибытии в резерв среднего комсостава. Капитан открыл глаза.