Юрий Плашевский: Ладога

Подошел регулировщик с маленьким фонариком:

— Езжайте.

Машина, вслед за другими, осторожно выбралась на накатанную дорогу. Поехали вниз, к ледяному бесконечному полю. Старший лейтенант быстро приказал:

— Натягивай брезент, укрывайся! Быстро!..

Приподняли, растянули брезент, подлезли под него, прижались, подвернули. Тут-то и сорвался ветер, будто осатанел. Плотные ледяные струи неслись над замерзшим озером. Машина мчалась по ледяной дороге, гремела, билась, рычала, стремясь все вперед и вперед. Затененные фары бросали на лед слабый синий свет, помогая шоферу держать направление на восточный берег озера.

Ветер свистел, выл, кидался сверху, снизу, со всех сторон. Распластавшись на досках, вжимаясь в днище кузова, изо всех сил притискиваясь друг к другу, они старались укрыться от ледяного дыхания Ладоги, спасительницы их милосердной и жестокой. Брезент, как мог, защищал от ветра. Витька лежал с краю, спиной прижимаясь к борту, стараясь плотнее притянуть мерзлый задубелый брезент. Один только раз, на мгновение, осмелился он выглянуть из-под брезента — и увидел великую, над собой опрокинутую бездонную — черную и прекрасную — ледяную небесную чашу со звездами. Звездное сияние лилось, лилось на землю. Казалось — то была вечность — ледяная, застылая. Но и вечность все же, по миновании часа — закончилась. И прежде всего заметили они это по ветру. Он, конечно, дул, крутился, гнался за машиной, но прежней той сатанинской лютости, что на озерном просторе, — в нем уже не было. Витька откинул брезент, глянул. По сторонам шли уже какие-то разбитые строения. Машина стала. Шофер высунулся из кабины, крикнул:

— Станция Жихарево! Приехали…

Они полезли из кузова.

Потом была — тоже разбитая, сожженная — станция Войбокало — одна из немногих, первых, освобожденных в ходе недавнего нашего зимнего наступления. Сюда они добрались по железной дороге, в промерзшей теплушке. И здесь же начальник их команды — высокий, худой капитан — получил для всех в продпункте по общему аттестату — затируху из черной муки. Горячую, вязкую, политую хлопковым маслом, они съели ее жадно, но не спеша, не торопясь, медленно, смакуя каждую ложку — порции были хороши, по полному черпаку. Нормы здесь — сразу почувствовалось — были уже другие — из кольца проклятой блокады вырвались — Ладога-матушка подмогла.

Потом опять были машины — теперь уже полуторки. Ехали на юг. За станцией сразу пошли леса. К вечеру добрались до места. Смеркалось. Падал крупный пушистый снег. Под высокими елями курились трубы больших, добротных землянок. Капитан пошел в одну из них — докладывать о прибытии. Вышел довольно скоро, сказал — сейчас будут вызывать, давать назначение в части.

Витьку клонило в сон. Он присел на свежесрезанный пень, задремал. Уже в темноте его растолкали, сказали, его черед иди к начальнику отдела кадров армии. Витька вошел в землянку. Над столом, сбитом из самодельных толстых колотых досок, ярко горела маленькая электрическая лампочка. За столом, напротив себя, увидел он плотного, крупного человека. Лицо усталое, насмешливое, черные густые волосы ниспадают на высокий лоб, на носу — пенсне, на петлицах — по четыре шпалы.

Во как! — подумал Витька. — Полковник!

Полковник, прищурив глаза, смотрел на него.

— Направляем вас, младший лейтенант, в отдельный особый полк лыжников, — хрипло сказал он. — На лыжах ходить умеете?

— Умею, товарищ полковник.

— Молодец! Учти, младший лейтенант, — перешел он на «ты». — В хорошей, боевой части тебе теперь служить. Слава о ней по всему фронту идет. Командует полком майор Щеглов — умный, знающий, смелый — да и удачливый. Из артиллеристов, между прочим. Да он на все руки мастер. Чувствуешь?

— Чувствую, товарищ полковник!

— Вот и хорошо. Успеха тебе, младший лейтенант. Предписание тебе сейчас выпишут. Иди…

Витька вышел из землянки. Недвижимо стояли черные ели. Падал снег. Позади была ледяная Ладога. Впереди — Волховские леса.