Френк Слотер - Чудо пылающего креста

Однако Галерий решил это дело, как бы невзначай выбросив руку и толкнув Константина с такой силой, что тот потерял равновесие и вынужден был сойти на уровень ниже. Константин вспыхнул от возмущения: он воспринял это как умышленное оскорбление, и рука его сама собой упала на рукоять меча; но он тут же поборол свои чувства и снял руку с оружия. На какое-то мгновение Константин почувствовал ужасное одиночество, будто его отстранили от всего, к чему он стремился и ради чего работал, но тут рядом с ним оказался Диоклетиан и проговорил ему на ухо:

— Давай уйдем. — Голос старика чуть дрожал, и они оба, не ожидая разрешения от нового августа, сошли с холма туда, где их ожидала золотая колесница под деревьями с привязанными к ним лошадьми охранников, которым предстояло сопровождать Диоклетиана в Салоны.

Если чуть ли не стремительное бегство Диоклетиана из Никомедии вслед за его отречением выдавало его недоверие к своему зятю, то доказательством этого служил характер дворца в Салонах. Расположенный с таким расчетом, чтобы с него открывался прекрасный вид на Адриатическое море, берег которого был усеян в этом регионе мелкими островами, образующими почти что закрытое озеро, дворец представлял для глаза прелестнейшее на всем берегу зрелище, являясь при этом великолепнейшей крепостью.

Главное строение было в форме несколько неправильного четырехугольника с восточной и западной сторонами длиной свыше семисот футов, а северной — чуть короче. Южная сторона его выходила на море на высоте восьмидесяти футов, составляя примерно шестьсот футов в длину. В эту стену, на высоте тридцати футов над скалистым берегом, была встроена прекрасная галерея с колоннами из двадцати четырех арок, с подземным проходом, ведущим к воде. Там всегда стояли на якоре несколько галер, обеспечивая путь к спасению, если неприятелю вдруг удастся проломиться сквозь почти семифутовые по толщине стены крепости.

Жил Диоклетиан в южной стороне дворца, где у него были столовая, опочивальня, зал с бассейнами и статуями, многочисленные ванные и все прочие удобства, которые только мог пожелать римлянин, привыкший к роскошной жизни. Легкие ветры с моря поддерживали во дворце приятную прохладу, а вода свежей и холодной поступала с высот по акведуку длиной около пяти миль. В стенах дворца помещался даже небольшой личный храм Юпитера и, уж конечно, те самые сады, по которым истосковался Диоклетиан.

Любя по-своему старика, Константин радовался тому, как улучшается здоровье Диоклетиана, стоило ему только отойти от забот двора и задач государственного правления. Любимая его капуста уже цвела, когда они прибыли в Салоны в начале второй недели мая. Стояла теплынь, повсюду распускались цветы, и вся зеленеющая природа наполнилась сочным ароматом свежевспаханной земли и тянущихся к солнцу растений.

Диоклетиан настаивал на том, чтобы Константин делил трапезу вместе с ним и императрицей Приской, во всем обращаясь с молодым военачальником так, словно тот принадлежал к их семье. Фактически один Даций легко справлялся с задачей командования небольшим подразделением охраны дворца, так что дел у Константина оставалось совсем немного. Но, будучи по природе своей подвижным и энергичным, молодой военачальник вкладывал свои силы в многочисленные тренировочные упражнения, выполняемые каждым римским солдатом, где бы он ни был: классическую борьбу с солдатами, метание копья, учебные схватки на мечах, заканчивая каждый период энергичной выкладки сил спокойным плаванием в волнах прохладного моря, с плеском разбивающихся о фундамент крепости.

Несмотря на всю эту красоту вокруг него, мирная и чуть ли не идиллическая жизнь Салон ничем не манила к себе такого деятельного и честолюбивого человека, как Константин, видевшего себя там изгнанником на тот срок, пока жив старый император. Диоклетиан же, как это ни парадоксально, похоже, день ото дня все больше молодел, бесцельно слоняясь среди своих садов. Фауста теперь находилась гораздо ближе к нему, во дворце у отца неподалеку от Медиолана, но и это не помогло Константину отнестись к настоящему с большим оптимизмом. Не имея, казалось, никакого будущего, кроме как оставаться военной нянькой, он вряд ли мог надеяться на лучший прием у Максимиана, чем тот, что был оказан ему в Риме. И знал он, что Галерий ни за что не одобрит брака, который свяжет еще теснее возглавляемую Максенцием преторианскую гвардию Рима, веками приводившую к власти своих императоров, с мощными армиями, управляемыми Констанцием как августом Запада.