Всеволод Иванов - Черные люди

— Так, так, так, государь… Как изволишь, государь. Укажи, государь!

Трудно корчевать морозовские корни, глубоко засадил их покойник Борис Иваныч, однако дело пошло. Достиг слушок и до боярыни. В ноябре, на день Максима Юродивого [181] 13 августа. , московского чудотворца, собрала Федосья Прокопьевна своих захребетников — чернецов да черничек, говорит:

— Теперь уходите, голубчики мои, родные мои, время мое приходит! Идите в леса темные, в расселины глубокие… Спасайтесь! Молитесь за меня!

А уже на масленице, рано утром, перед тем как ехать во дворец, князь Петр Семеныч Урусов шепнул жене своей Авдотье Прокопьевне тайно:

— Гневен царь на сестру твою! На Федосью. Не прощает он ее упрямства. Великая скорбь ждет ее — выгонит царь ее из дому. Запомни, княгиня.

— Я сбегаю к сестре! — испугалась княгиня. — Упрежу!

— Иди, простись с ней! Да не задерживайся там — схватят ее сегодня.

Авдотья простилась с детьми, поехала к сестре, предупредила ее, просидела у нее весь день и домой не вернулась, осталась ночевать.

Потемну, в два часа ночи [182] Два часа после захода солнца. , застучали в ворота. Боярыня поднялась, села на постели.

— Мучители идут! — сказала она.

— Матушка-Сестричка! — припала к ней княгиня Авдотья. — Дерзай! Не бойся!

Сестры положили по семь поклонов перед иконами и поклялись говорить только правду. Боярыня легла в свою постель, а княгиня легла в чулане, при опочивальне сестры.

По лестнице, сеням застучали сапоги, дверь опочивальни распахнулась. Первым входил архимандрит Чудова монастыря Иоаким, за ним другие.

— Вставай! — крикнул он Морозовой. — Я от царя! Вставай или садись. Отвечай…

Боярыня лежала.

— Как крестишься?

— Вот так, — Морозова показала двуперстие.

— Где Меланья?

— Было у меня много странников. И Меланьи, и Сидоры, и Карпы, и Александры. Ушли все…

Тем временем думный дьяк Ларивон Иванов, обходя покой боярыни, заглянул в чулан. Выскочил он «ровно опаленный».

— Кто это там?

— Сестра моя, Авдотья Урусова, княгиня, — сказала Федосья.

— Спроси и ее, как крестится.

— Не мочно! Посланы мы только к одной боярыне!

— А я велю! Спрашивай!

Иванов, взяв свечу, вошел в чулан, спросил. Княгиня показала запретное двуперстие.

Дьяк выставил из чулана голову:

— Двумя персты!

— О-о! Ты побудь, Иванов, здесь, а я сбегаю доложу государю! — после раздумья сказал архимандрит.

Иванов уселся на лавку, стрельцы топтались в сенях, у дверей, архимандрит на санях скакал в Кремль. Царь с боярами сидел в Грановитой палате.

— Государь, не одна боярыня Морозова крестится эдак-то! С ней и сестра ее Авдотья! Княгиня Урусова!

— Забирай обеих!

Князь Урусов Петр Степаныч был тут же, но смолчал. Не посмел.

Архимандрит Иоаким вернулся в морозовский двор и допросил всех собранных домашних, кто как верит. Большинство отперлось, а Ксенья Иванова да Анна Соболева признались:

— По вере отцов мы!

И сложили двуперстие.

— Ну, боярыня, — сказал, подымаясь с кресел, чудовский архимандрит, — не хочешь ты жить покорно, все поперек шла… Приказал государь выгнать тебя из твово дому! Хватит жить высоко, слезай на низ! Встань, уходи!

— Не могу ходить! Ногами я скорбна, — сказала Морозова.

— Слуги! Эй! — крикнул Иоаким. — Несите отсюда боярыню на кресле!

Федосью Прокопьевну подняли, посадили в кресло, понесли. Авдотья пошла сама. В полутемных сенях при свете свечки выскочил было из своего покоя сынок боярыни юноша Иван Глебович, поклонился матери, но она его не увидела.

Ее снесли в подклеть, где жила челядь, заковали в железа ее и сестру. Обе сидели так несколько дней.

Пришел ночью снова дьяк Ларивон, расковал, и отвезли их в Чудов монастырь, в Кремль. Допрашивали Павел — митрополит Крутицкий, Иоаким Чудовский да дьяк Иванов.

— Все это от твоих старцев, боярыня! — выговаривал митрополит Крутицкий. — С ними возились, их ученье слушала— вот и дослушалась, под суд попала… Слушай, покорись царю! Сына-то не губи!

— Брось говорить о сыне, я богу живу, не сыну!

— Ин ладно! Вот есть служебники, службу попы по ним в церкви служат, царь и царица по ним причащаются. А ты как?

— Не приемлю. Никоново дело!

— Али мы все еретики?

— Никон наблевал, а вы все лижете.

— Мы все еретики? Да чего с тобой делать? — вскочил Павел.

— О Павле-архиерее! — вступился архимандрит. — Не Прокопьевна она, не Прокопья Соковнина дочь… бесова дочь она!