Всеволод Иванов - Черные люди

— Х-ха-ха-ха! — хохотали голые бородатые люди, от их хохота металось, прыгало пламя свечек, по стенам, по углам ходили тени. — Х-ха-ха-ха! Вот уж правда, от черта— крестом, от медведя — пестом, а от дурака ничем не отобьешься. Бе-да-а!

— И баба-то его, Марья Семеновна, не лучше. Ей-бо! В баню тоже любит ходить, а с ней посадские жёнки должны идти: кто около бани сидит, кто ее моет, а все после бани ей здоровья сказывают, песнями величают… Кто у воеводы в опале — иди к воеводице, неси посулы да поминки-де пожирней, — смеялся Кузьма. — Бывает, перед ейной избой в снегу бабоньки лежат часа по три, и русские, и самоядь, плачут, воют: «Государыня, заступница наша, смилуйся, пожалуй! Пощади нас, бедных!»

— А воевода-то берет хабар? — спросил Кирила Васильевич, намыливая голову.

— Воевода-то? А руки-то у него так ведь привешены, — смеясь, показал Кузьма, вытянув руки вперед и загребая ими к себе, — а не эдак! Не навыворот! Все тащит, что можно!

— Вот оно и выходит! — вздохнул Василий Васильевич. — Мы миром работаем, а воеводы на нас как на дрожжах всходят. Дух, видно, такой: по Москве равняются — там тоже подчас головы обносит.

И гаркнул:

— А ну, париться!

Покамест мужики мылись в бане, босовские бабы суетились в стряпущей избе, готовя вечерний стол. Свекрови, Фелицате Мокеевне, помогали молодые снохи, тут же суетились Марьяша да стряпки.

После бани мужики благодушно сидели в верхней горнице, красные от бани, босые, в чистых цветных рубахах, с расчесанными волосами. На столе в шандалах горели сальные свечи. Среди мужиков, во главе стола, сидела старица Ульяна. На ней черный сарафан, белые рукава, черный платок вроспуск; востроглазая, что орлица, оглядывающая свое потомство.

Обстоятельно и неторопливо обсказывал архангельское дело Кирила Васильич.

— Холмогорский воевода в Архангельске охулки на руку никак не клал. Ни-ни! За лето взял себе корму знатно. Первое дело — с иноземных гостей брал. Мы в Таможне— двадцатую деньгу, а он, може, и больше. Да бо-ольше! Через Углёва Федора, через таможенного дьяка. Мы, таможенные люди, цены большой за иноземные товары дать не хотим, а воевода жмет: «Плати, плати, а то Москва гневается, коль товары упустим. Назад увезут!» А куда везти-то? Кому товары нужны, кроме нас?

— Всем брал? — осведомился, снимая очки и вытирая глаза, Василий Васильевич.

— А всем, как есть! И соболями, и ефимками. Окромя сего, мирских одних денег сошло на его воеводский двор больше пятисот рублев… На воеводском дворе пристроил мир ему еще четыре избы, и сено ему возили, и дрова. Все мир давал. Рыбы свежей сколько! Пивоварню поставили ему, воеводе, в собинку.

— Пьет?

— Хлещет! Н-ну!

— Мир-то хоть ворчал, дяденька? — спрашивает Тихон.

— А что с того ворчанья? — усмехнулся Кирила Васильевич. — Мир што вода — пошумит да разойдется. Мир и велик, а дурак! Водкой тоже сильно торговал наш воевода — под храмом, под Спас-Преображением, винокурню свою поставил, водку сидел.

Старица Ульяна шатнулась, перекрестилась на иконы.

— А што? — усмехнулся Кирила Васильевич. — Воеводам деньги — первый бог! Он своих ярыжек поставил для сторожи на винокурню, а мирских целовальников убрал. Василий Степаныч гневался, ежели доходы убывали. «Убытки-де государевы!» — орет. А какие государевы! Копейку государю, а себе три в карман. Хлеб стрелецкий и тот на водку гнал.

— Допрежь того воевода больше всего солью наживался, — продолжал Кирила Васильич. — Соляные деньги — чистый грабеж! Как теперь нам рыбой торговать? Дорого все одно выходит, а людям есть нечего! Дорого! Рыба за лето без соли провоняла, пьяный народ в кабаках что кричит? «Измена!» Что у трезвого на уме, у пьяного на языке. А воевода сперва-то велел бирючам по городу да по гостиному ряду ходить, кричать: «Платите, люди, соляную пошлину, зато других вам платить не надо. Семь бед — один ответ! Соль все покроет!»

— Они и тут такое же кричали! — усмехнулся Василий Васильич и развел руками. — Чего сделаешь! Наши черные люди, — продолжал он, — которые за все с сохи по разрубу и размету платят, сильно серчают… Люди обыкли знать, на что их деньга идет. На ямскую гоньбу — гоньбу! Засечные деньги бери на засеку… Запросные деньги — на ратное дело! Любит народ знать, на что он платит! А с соляным налогом выходит по-иному: ты давай деньги, нишкни, мы сами-де все справим. Мир и обижается, что он в стороне. Неладное дело! Тут я и думаю: нужно нам, торговым людям, бить челом государю — мы то дело лучше других понимаем. У бояр-то от старых почестей да от новых денег не хуже, чем у воевод, головы кружатся. Вот чего написал я, како челобитье против их, воевод… Пошлем его в царевы уши. Тишка, подай очки! В однорядке в кармане.