Всеволод Иванов - Черные люди

«Десятина» из доходов, получаемых артелями от этой работы, то есть десятая часть, шла «на государя», в казну Москвы, остальные делились на три части: две трети — хозяину, владельцу «истины», как тогда — назывался капитал, треть — участникам артели, причем участники могли прирабатывать и сами потом вырастать в хозяев, сами крутить себе покрученников.

«Мужик год проживет — рог наживет, два проживет — два рога наживет, три проживет — и хозяина сбодёт», — говорит пословица…

Великий Устюг вместе с Босыми веками слал туда и других — Ревякиных, Игнатьевых, Молодцовых и многих еще… Исстари работали за Уралом именитые Строгановы. А за торговыми людьми тянулось, уходило в Сибирь искать счастья бесконечное число прознавших про открытые возможности всякого звания людей, вольных или избывших от тягла — «гулящих», по тогдашнему выражению, и все эти и другие вольные большие и малые предприниматели артели — «складники», «своеужинники», бродящие на свой страх по пустынным рекам и нехоженым лесным тропам, делали одно общее дело. Вместе шли и работали вольные казачьи отряды с Дону, искавшие больше пушнины и игравшие на случай роль охранных отрядов этой вольной буслаевщины, плававшие вдоль морских берегов Сибири, как плавали они у берегов Норвегии, Груманта — Шпицбергена— и Мурмана, ставившие здесь по рекам свои заимки, селища, деревни, села и располагавшиеся здесь подальше, посвободнее, поизобильнее от Москвы.

Вот почему так уверены были в себе и своем деле эти великоустюжские люди, в ноябрьский вечер весело беседуя в жаркой бане.

Мовня у Босых была срублена на славу — с предбанником, с белыми лавками по стенам, с полком, топилась по-белому. Еще с утра топила ее Настасья-дворница, натаскала воды в липовые кадки, накалила каменку, заготовила березовых и дубовых веников, усыпала пол душистыми сухими травами.

— Без бани бурлак пропал! — сказал дядя Кирила, вступая, деликатно прикрывшись веником, в мовню, где уже сидели на лавках с шайками в руках Василий Васильевич, Тихон и Кузьма. — Баня все грехи смоет! — приговаривал он, плеща в шайку деревянным ковшом из кадки нагретую на камнях воду.

Пара сальных свечек тускло горела на окне, освещая розовые сильные тела. Василий Васильевич хоть и не мог уже за возрастом, выскочив из бани, кататься по снегу, но париться еще любил, и Кузьма да Тихон, как повелось, парили отца. Однако сегодня он не спешил лезть на полок, над которым ходили седые облака мягкого пара.

— Расскажи-ка ты нам, брат Кирила Васильич, что за человек наш обидчик, ваш холмогорский воевода? — сказал Василий Васильич.

— Воевода, известно, воевода! — говорил дядя Кирила, натирая себя докрасна вехоткой. — Все они на один лад.

Едут на три года, а хотят жиру себе запасти на всю жизнь. Кто против него на месте: он тут вам и царь и бог…

— Что Кузьма наш-то сказывает! — засмеялся Василий Васильич, отфыркивая костромское мыло, сплошь облепившее пеной все его лицо. — Он из Мангазеи приплыл. Чего там творят! Эй, Кузьма, ну-ка, расскажи!

Кузьма, склонившийся над шайкой, повернул к ним лицо, закрытое налипшими волосами, блеснули ослепительно белые зубы.

— А што? Известно што! Чудит воевода! Нашего брата торговых людей туда съехалось с целу тысячу. Воеводой там Кокорев, Григорий Иваныч! Царь — и больше ничего! Воеводскую свою избу дворцом именует. Всех холопьев распределил: одни у него дворецкие, другие — стольники, третьи спальники. Ей-бо! Как кушать почнет за столом, — его холопы друг друга кличут: «Стольники! Всходите с кушаньем!» А в мовню-то — ха-ха-ха! — идет тоже как государь. «Мовники! — кричит. — Ведите меня в баню!» А в мовне моется — к нему разного чина люди идут, кто с чем, кому до воеводы нужда и бывает, а он как есть в чем мать родила сидит на полке, одежи — один веник! В церковь идет — впереди меч несут, за мечом идут стрельцы с пищалями, бердышами, бьют в тулумбасы — воевода к богу идет! А на нем самом большой наряд — охабень объяринный, сахарного цвету, петли низаны жемчугом, да воротник большой, тоже низанный, да шапка высокая, горлатная.

— Величается! — раздалось из пара. — Х-ха-ха!

— Еще как! Пьяный, он торговым людям, что хлеба у него на пиру ели, чего сказывал: жалую-де вас, собак, я, царь Мангазейский, Григорий Иваныч!

— А те что?

— Известно что! Испугались, поразбежались, как зайцы! Ино сами в ответ попадут! А еще што было — смех! Летом в жару захотел воевода в речке искупаться, жарко ему стало. Выехали с войском, со знаменем, ну, как всегда, порядок — трубы трубят, тулумбасы бьют. Воевода в речку лезет!