Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Боже! - воскликнула Всеволожа, едва кончилась молитва. - Сама собой загорелась свечка!

Колебался язычок пламени над свечой в самодельном каменном подсвечнике. В какой миг он возник, никто не заметил, все были увлечены молитвой, даже Василий Кожа, оставшийся стоять у двери.

- Такое случилось сто лет назад, - вспоминала рассказы отца Евфимия. - Тайдула, любимейшая жена царя Джанибека, вызвала митрополита Алексия исцелить свою слепоту. Перед отъездом он служил у Пречистой у гроба святителя Петра. И свеча сама возгорелась. Митрополит доставил чудо в Орду, возжёг у изголовья царицы. И Тайдула прозрела.

- Не сто лет назад, а перед нашим с тобой рождением, - перебил Василиус, - у гроба бабки моей Евдокии, в иночестве Евфросинии, сами собой загорались свечи.

Макарий, завершив про себя молитву, перекрестил чудесной свечой сверженного помазанника Божия.

- Прими указующий перст Господень! Не бегай никуда больше. Жди…

Отпуская благословлённую Всеволожу, он прошептал:

- Подай, Бог, терпения! Василиусу же вослед велел:

- Не мешкая отпусти боярышню. Не гневи Всевышнего! - И прибавил шёпотом: - Подай, Бог, беззлобия!

Вышедшие боярышня с князем переглянулись. Евфимия - скорбно, Василиус - раздосадованно. Пожелание терпения не сулило ей лёгкой жизни. Пожелание же беззлобия уязвляло князя: ужели он зол не в меру?

Василия Кожу отшельник попросил задержаться малое время. Боярышня со своим государем пошли лесом наедине.

- Он повелел мне ждать! Чего ждать? - недоумевал Василиус - Шемяка с Дмитрием Красным движутся к Нижнему. Смерти ли своей ждать от них?

При упоминании о Дмитрии Красном Всеволоже живо представился высокий узколицый юноша, похожий на Корнилия. «Зло побеждается добром», - говорил он, решая спор о судьбе Василиуса в Престольной палате великокняжеского дворца. Боярышня ясно разглядела его из потайного окошка.

- Свидетельствуй: даю обет! - оборвал князь тонкую нить воспоминаний Евфимии. - Дождусь милости Божьей, воздвигну на сем святом месте монастырь во имя Пресвятой Троицы. Пусть преподобный Макарий в нём настоятельствует.

- Согласится ли? - усомнилась Евфимия.

- Государевой просьбой кто может пренебречь? - удивился недавний властелин странному сомнению.

Проваливаясь по колено в снежную жижу глухого леса, он вновь мысленно восседал на троне.

- Инок наказывал отпустить меня, - напомнила Всеволожа.

Василиус недоумённо остановился.

- А… Как же! Не забыл. Грех наказ пустынника не исполнить. Боюсь. Скрепя сердце, отпускаю…

Их нагнал Василий Кожа.

- Для чего отшельник задержал тебя? - спросил князь.

Кожа утерял свой благолепный вид. В бороде с деревьев сухая крошка, в глазах смятение.

- У нас с Ириницей сынок Матвей, - поведывал воин на ходу. - В восьми вёрстах от Кашина, в селе Грибкове. Недавно вошёл в возраст, сочетали его браком с благородною девицею Еленой Яхонтовою. Нарадоваться на молодых не можем. Отшельник же предрёк, что пяти лет не минет, как уйдёт Матюшка в Кашинский Николаевский Клабуков монастырь и пострижётся. Станет соименником Макария. Вскоре тоже удалится в пустынь в восемнадцати вёрстах от Кашина. Водрузит там крест, поставит келью. Образуется вкруг кельи монастырь по имя Святой Троицы.

- Как ты сказал? Троицы? - переспросил Василиус.

- Так сказал инок, - вздохнул Кожа. - Землями, где будет монастырь, владеет ныне Иван Кал яга. Он мне ведом. Этот-то Каляга, охраняя свои пустоши, решится умертвить моего сына, да не сможет, впадёт в тяжкую болезнь. После исцеления сознается в злом умысле, отдаст монастырю все земли, примет иноческий чин. Обитель народ наречёт Калязинской, а град вкруг неё Калязином.

Князь хлопнул воина по богатырскому плечу.

- О чём же скорбишь? Твой сын угодит Богу. Служи мне, как служил, верой, правдой…

- Не долго служить, - всё более мрачнел Кожа. - Матюша сказал однажды: «Пойду под клобук, батюшка, когда останусь на белом свете один»…

Подошли к рыдвану, где спала Платонида. Предстоял путь обратный.

Как ни расспрашивала Всеволожу «мамушка Латушка», боярышня не находила силы отвечать подробно. Лишь известила, что Василиус решился немедля отпустить её, боясь ослушаться пустынника. Вот уж толстуха славословила Создателя! В ушах Евфимии тем временем звучал рассказ кашинца Кожи о своём сыне. Зачем открыл отцу отшельник судьбу Матвея? Вероятно, храбрый воин гордиться должен такой судьбой. Евфимии же инок лишь намекнул на тягость будущего, молитвенно испрашивая для неё терпения. Стало быть, не мог приободрить ничем. От скорбных мыслей Всеволожа ниже опустила голову, острее ощутила своё сиротство.