Антон Первушин - Ослепительный крик

Марк был занят прослушиванием эфира и не заметил, как проснулся Кирилл. Очевидно, тот после пробуждения некоторое время молча лежал в своем пенале, готовился к разговору, потому что, обойдясь без предваряющих покашливаний и возни, громко спросил:

– Что ты делал в дни чумы?

Марк вздрогнул от неожиданности и покачал головой. Иногда его напарник казался гением бестактности. Но промолчать – выказать слабость, а мы, сильные люди, которые не поддаются сиюминутным темным эмоциям. Иначе нас здесь не было бы. Но лучше мы, чем кто-либо другой.

– Зачем тебе знать?

– А почему нет? – Кирилл наконец заворочался, но из пенала не вылез. – Осталось немного, а я и не знаю… Так, где ты был… тогда?

Марк скривился, наклонившись к пульту дальней связи. Но вместо осмысленных сигналов динамики выдавали только монотонный фоновый шум. Похоже, главная антенна накрылась окончательно. Прощания не будет. Чертов метеороид, откуда ты взялся?..

– Я был на геостационарной верфи. Третий узел, монтажный модуль «Водолей».

Кирилл хмыкнул с неопределенной интонацией.

– Да, ведь ты же из карантинных. Тогда ясно…

Марк оглянулся на пеналы, занимавшие добрую половину отсека. Ему с самого начала не понравился разговор, и он хотел увидеть лицо напарника, чтобы по мимике понять, зачем тот все затеял. Но Кирилл оставался в своем «логове».

– Что тебе… ясно?

– Три года в одном гробу, а ты ни разу ни словом. А ведь вроде все обговорили. И по кругу пошли…

Неизвестно, добивался этого Кирилл или нет, но на Марка нахлынули воспоминания. Яркие и болезненные – такие, что на душе похолодело и даже кончики пальцев затряслись. Словно вчера это было, а не пять лет назад, когда пришла «чума». Тесное помещение отдалилось, перед глазами замелькали блеклые картинки из прошлого. Плачущий Ваня Юсупов. Мертвые глаза Дика Спарроу за прозрачным забралом шлема. Тошнотворно медленное падение «Лагранжа». Рой обломков от разбитых вдрызг солнечных панелей. Яркая вспышка, а за ней – растущая черная клякса на месте космодрома Восточный.

Марк сглотнул без слюны и помотал головой, отгоняя старые кошмары.

– Тут не о чем говорить, – сказал он. – И нечего вспоминать. Сначала было отчаяние. Потом – злость. Каждый выживал, как мог, как умел. Хотя зачем выживать, никто не знал. Я тоже не знал, но все равно дрался. Так бы мы все друг друга и передушили – за кислородную шашку, за баллон воды, за банку консервов, за лишний фильтр… Ты ведь понимаешь, что такое лишний фильтр, когда транспорт больше не придет?.. Хорошо Монреаль взял дело в свои руки, всех построил и заставил работать.

– Монреаль? – переспросил Кирилл. – Канада?

– Джеффри Дилайл, – пояснил Марк. – Он придумал такие городские прозвища. Сказал, что наши звания, имена, статус ничего больше не значат. Сказал, что каждый из нас теперь уникален, что от каждого зависит будущее человечества, причем в самом прямом, а не в метафорическом смысле. Сказал, что если у нас получится, то каждый станет вроде эпического героя, о каждом будут слагать песни, легенды, саги… Поэтому мы не должны держаться за собственные имена, ведь представляем будущему всю планету, земную культуру в ее многообразии. Поэтому мы будем носить имена городов, в которых родились. В знак благодарности за рождение. И за жизнь. В память о земном человечестве…

– Ваш Дилайл был романтик.

– Нет, он был прагматик. Просто его прагматизм выше лишнего фильтра.

Кирилл наконец-то выбрался из спального пенала. Привычно оттолкнулся пятками от стенки, перелетел к пульту, ухватился за низкую спинку кресла, повернулся в воздухе и в одно движение с ловкостью заправского акробата примостился на сиденье. Марк посмотрел на него, хотя прекрасно знал, что именно увидит. Заросшее по брови лицо. Гипертрофированные отечные мешки под маслянисто блестящими глазами. Отвратительно зрелый фурункул на правой щеке. Кровоточащие губы. Голое, длинное и бледное тело дистрофика с зеленоватым оттенком, который придает ему экономное освещение. Грязноватые пластыри на локтях и коленях, скрывающие бытовые травмы, которые никогда не заживут, – у Марка были такие же. Большой пластырь на груди – напоминание о внекорабельном выходе, об отчаянной попытке спасти главную антенну и связь с Шеклтоном.

Марк подумал, что ненавидит этого человека, своего напарника. Но и любит одновременно. Наверное, только так и можно относиться к тому, с кем провел три года в «одном гробу» и с кем предстоит умереть. Ненависть-любовь. Как говорила фрау Мюнхен, «хасслибэ». В русском языке нет аналога этому слову. Хасслибэ…