Вадим Полуян - Ослепительный нож

Похищенница, зная упрямца с детства, не потратила силы на вздорный спор. Да и засиделась теремная затворница, захотелось встряхнуться.

- Платонида точно что не сухая, однако ж она не мымра, - возразила Евфимия, уходя.

Под воркотню раздосадованной княжеским сумасбродством пестуньи и при её пособе оделась быстро. Четверня ждала у ворот. Кареть, обитая чем-то выцветшим, была изрядно стара, но отмыта от апрельских грязей. Чавкала копытами конная обережь вокруг. Василиус восседал на чубаром жеребце в нарядном седле. Рядом молодцевата прибывший из Москвы Кожа на каурой кобыле. И вот путники устремились вниз от кремля по кисельной свежеоттаявшей улице. Горбились то дощатые, то соломенные крыши за тынами, слышались грубые понукания. Осевшая под Платонидой кареть жалобно скрипела и немилосердно трясла, вызывая мамушкины охи и ахи.

Когда позади осталось подградие и голый березняк запестрел в оконцах, колымага то и дело стала проваливаться в промоины. Всадники останавливались, дружно спешивались и под руководством Кожи начинали работу чуть ли не по колено в воде.

- Задок, задок подымай! Веселей берись!

- Но, но, окаянные!

- Тьфу, растакую твою…

- Па-а-береги бабий слух!

Всеволоже было неловко, что вместе с каретью как бы и её подымают холопьи руки. Платонида же не испытывала неловкости и на предложение боярышни выйти отрубила:

- Ещё чего!

Окончательно увязли, едва дорога спустилась к берегу. По одну сторону волглый лес, по другую - в ледяной чешуе вода и далёкий опоясок лесной меж водой и небом. Обережь осталась возле рыдвана, алалыкая в стороне тесной кучкой. Князь же с верным воином Кожей углубились в березняк, подчернённый елями.

- По нужде? - тоскливо изрекла Платонида.

- Я расслышала: к месту прибыли, - сообщила Евфимия. - Князь спросил Кожу, как нашёл место, тот сказал, что берёзка здесь согнута, связана буквой «рцы».

Платонида прилипла носом к оконцу, не углядела берёзовую букву, опять разворчалась на сумасбродство Василиуса. Сумасброд тут же стал соседствовать в её рассуждениях со словами «самодержавен», «самовластен» и в конце концов - «самодур».

- Ну на что доброму женатому мужику девица? - возмущалась «мамушка Латушка». - Хоть бы и великому князю! А он уже не великий, а столкнутый.

Всеволожа не откликалась, думала своё. От Василиуса - не от Васёныша! - не очень-то мудрено сбежать. Что же её удерживает? Бросится свергнутый венценосец к татарам - как в омут канет. Не конец придёт бедствиям Руси, а начало. Дядюшка Юрий на ладан дышит. Василий Косой в порфире - серый волк в шкуре льва. Шемяка всё удельным «братьям» раздаст и ордынцев лакомыми кусками употчует за голубой призрак власти. Каково-то будет подвластным! Держится всенародная надежда Василиус за краешек своего великого княжества, кто пособит ему удержаться? Всего два советника остаются при нём. Андрей Голтяев беден умом, Андрей же Плещеев - опытом. Евфимия тяжело понурилась…

Дверца распахнулась внезапно. Забелил воздух шалый апрельский снег, закуржавел бороду княжого воина Кожи.

- Боярышня, инок требует тебя. Велено привесть. Всеволожа глубже надвинула разлапистую шапку атласной ткани с опушкой из бобрового меха, запахнула зимний меховой опашень, легко выскочила, опираясь на руку воина. Платонида рта раскрыть не успела, как её подопечная углубилась в лес при поддержке расторопного спутника.

- Кто уведомил инока обо мне? Князь?

- Государь… про тебя… ни звука! - совсем запыхался Кожа. - Макарий сам молвил: «Деву с собой привёз. Пошто прячешь?»

Подошли к чёрной кельице на тесной поляне, очевидно раскорчёванной руками отшельника. Ступив за порог раскрытой Василием Кожей двери, Евфимия сразу увидела Макария, поразилась величественной его осанке. Ничто и никто не бросался в глаза в тесной избушке, даже высокий Василиус, стоявший в углу, - только инок в чёрной скуфейке, чёрном подряснике, подпоясанном вервием. Что исполняло его величием? Лик, осветлённый лишениями? Взор, возвышенный мыслями?

- Спаси тебя Бог, сирота Евфимия, - благословил пустынник вошедшую.

Она припала к высушенной руке.

- Отшельник пожаловал говорить с тобой, - подал голос князь.

Боярышня робко глянула на молодого затворника. Он доброй улыбкой приободрил её:

- Спрашивай, невеста Христова. Ведь жаждешь услышать от меня нечто.

Евфимия многажды отгоняла мысли о монашеской келье - последнем прибежище, оставленном ей судьбой.

- Я не невеста Христова, - вымолвила она. - Грешная мирянка.