Юрий Андреев - Багряная летопись

— С молодых лет их благородие отличались пытливым умом и любовью к природе, — услыхал он разъяснение приятеля. — Как сейчас помню, в пятилетием возрасте они оторвали у кота Васьки хвост, за что гувернант де ля Труа оставил их без заварного пирожного на обед…

Григорий улыбнулся. Громкий голос Володьки стал куда-то уходить, и Григорий незаметно уплыл в крепкий, безмятежный сои. Проснулся он от дружного хохота и сразу вскочил: бойцы просто-таки валялись от смеха на земле, а Володька аж зашелся и стонал. Посредине этого веселья безмятежно сидел нищий старичок с разбухшей холщовой сумой и вынимал из нее раз за разом всё новые куски: то хлеб, то сухарь, то крашеное яичко, то пирог, то картофелину, и каждый раз его дар бойцы принимали взрывом смеха. «Что за черт, ничего не понимаю!» Григорий машинально тер помятую во сне щеку.

— Глядите, ребята, их благородие рот-то разинул, — выдавил из себя Володька.

Старичок, увидав поручика, быстренько встал на ноги и низко ему поклонился. Не в силах вынести этого зрелища, некоторые бойцы повалились на землю, всхлипывая от смеха.

— Вы что, очумели? — растерянно спросил у товарищей Гриша. В этот момент старичок выпрямился… и сдернул седую бородку: Еремеич!

— Ну артист! — стонал Володька. — Куды вам, ваше скородне! И всю разведку произвел, да еще и кусков на селе у православных «Христа ради» насобирал!

— А? Чего? Еремеич? — проснулся и Гулин. — Явился? Ну, давай сюда. Как дела? — В деревне противника пока нет, но вчера проезжал казачий разъезд. Судя по всему, сплошной линии фронта вообще нет. Второй и третий корпуса белых прошли севернее, а шестой нагнать их не может. В промежутках туда-сюда болтается конница. В селах нам лучше не показываться. Большак на Бугуруслан проходит верстах в двадцати севернее. Дорогу туда я высмотрел.

— Ну-ка. — Гулин вынул карту, сориентировал ее по компасу, отметил их местонахождение.

Они с Еремеичем углубились в обсуждение деталей маршрута, остальные бойцы снова занялись кто чем: кто поил и чистил лошадей, кто отправился в секрет, кто снова улегся отдыхать.

Григорий подошел к приветливо фыркнувшему Ратмиру, ласково потрепал его по шее, еще больше отпустил подпруги седла и уселся рядом, опершись спиной на толстую корявую березу. Вынув из потайного кармана читанное-зачитанное письмо и осторожно развернув его на протертых сгибах, он в сотый, наверно, раз впился в него глазами. Письмо пришло полмесяца назад из Петрограда, а послано было из Уфы еще 20 февраля: «…Как только мы остаемся с Тосей вдвоем, я рассказываю ей о тебе. Она уже все подробно знает. Изучила твою фотографию, твой характер, твои вкусы по моим рассказам и даже, знаешь, я подозреваю, что она заочно влюбилась в тебя.

Я живу теперь работой, дружбой с Тосей и мечтой о нашей встрече, о нашей любви, о нашем будущем. Увидимся ли мы? Сохраним ли мы друг друга? Не случится ли что-нибудь с нами? Что бы ни было, помни и верь, что я вся в мечтах о тебе, что люблю и буду вечно любить только тебя.

Какой это ужас — война. Неужели мы доживем до такого счастливого времени, когда матери не будут бояться, что их дети погибнут на воине, когда жены не будут плакать долгими ночами, ожидая весточку с фронта от мужа, когда девушки не будут страдать от разлуки, а мальчики не будут уходить под пули врага.

Я не представляю себе, что со мною случится, если я узнаю о каком-нибудь несчастье с тобой. Будь осторожен в боях. Но будь храбрым и стойким. Я знаю, ты выполнишь свой долг, ведь ты у меня такой гордый. Твоя навсегда Наташа.

Р. S. Напиши скорее ответ по этому адресу в Уфу. Буду ждать с большим нетерпением. Ты мне все эти ночи снишься. Но наши пожилые женщины, понимающие в снах, говорят, что все сны хорошие, с тобой ничего не будет, и мы наверняка встретимся».

— Письма от принцессы их сиятельство перечитывали по две тысячи раз. — Володька упал рядом с ним на землю. — Что-то давно нет писем от батьки. Заработался, видать, старый, не пишет больше инструкций по разгрому Колчака и всей мировой гидры. А почитай-ка мне еще разок про Тосю. Как это там: «Глаза у нее большие-большие…»

— «…темно-карие, как теплые угольки, — продолжал Гриша. — Лицо такое милое, а посредине лба большая родинка, и мы с нею подружились и полюбили друг друга, как родные сестры. Характер у нее веселый, ласковый, и как только мы остаемся с Тосей вдвоем…»

— Ну, дальше не так уж интересно. А ты точно написал Наталье, чтобы она разок-другой, ввернула Тосе, какой существует у нее геройский знакомый замечательной курносой внешности, причем лучший друг ее любезного жениха?