Юрий Андреев - Багряная летопись

— Да еще пропиши им, чтобы за девчатами не очень в селах-то ударялись, — добавила Пелагея Никитична. — А то как раз тревога, а парней на квартире нету, вот тебе и в трибунал попали!

— В трибунал? — Федор Иванович скептически сощурился в сторону жены.

Не отрываясь от штопки, она кивнула и добавила:

— Гришка-то небось за барышней своей скучает, а наш-то шелапут свободно может по молодости да по глупости попасться: есть у него с кого пример-то брать!

— Здравствуйте, пожалуйста! — Федор Иванович язвительно склонил в поклоне лохматую голову. — Так ведь и не к кому-нибудь, а к тебе тогда через забор перелез да в окно забрался! К тебе!

— А и что же, что ко мне? Все равно не порядок! Дверь для этого есть — в нее и ходи, если у тебя намерения честные да благородные…

— Еще раз здравствуйте! А зачем же ты мне тогда ночью оконце-то открыла?

— Вот то-то и оно! А Володьке, думаешь, никакая дура не откроет? — Пелагея Никитична с ехидцей глянула на мужа: еще не было случая за тридцать пять лет, чтобы последнее слово в споре оставалось за ним.

Федор Иванович вздохнул, перечитал написанное, снова задумался. Перо заходило по бумаге.

«И еще хочу напоследок вам сказать, о чем мы здесь думали-мараковали: железные дороги плоховаты у нас, хлеба по ним вдосталь с юга не перевезти. Вся надежда на Волгу: на баржи да пароходы. Если вы ее дадите Колчаку перехватить, он всю республику возьмет за горло. Будем тогда умирать от бесхлебицы. Правильно пишет Ильич: у вас решается судьба революции!

Так мы с ним думаем. А уж как вам, стратегам, видится с вашего места, того не знаем. Может быть, имеете охоту за широкую реку отойти, от пуль за ней отсидеться? Нет, не верю, что есть у вас такое желание! Я знаю, что вы настоящие революционеры, и за революцию готовы жизнь положить, а не то чтобы и в мыслях было предать ее!

Остаюсь ваш любящий отец

Закончив письмо и завершив его лихим росчерком, Федор Иванович быстро встал, едва не опрокинув стул, и заходил по комнате. Пелагея Никитична поверх очков глянула на него, отложила штопку и притянула к себе исписанные листы бумаги. Шевеля губами, она прочла письмо, пораздумала, без слов притянула к себе пузырек и ручку-вставочку и дописала пляшущими большими буквами: «Детушки мои, Володя и Гриша, примите мое материнское благословение. На пасху соберу посылочку. А я ночи напролет о вас думаю. Уже все глаза исплакала. Берегитесь от холода, а главное возвращайтесь живые. Ваша чистосердечная мать Пелагея».

Федор Иванович старательно запечатал письмо в самодельный конверт, пригладил лохматые и в старости кудри и решительно уселся за следующее письмо.

«Как живется-можется тебе, дорогой мои закадычный друг Еремеевич? — спрашивал он. И сам же отвечал: — Знаю, что нелегко. Уже который год воюешь, а впереди, как мы понимаем, бои самые злые. И у нас в Питере ситуация не простая. Плохо стало с хлебом, плохо с мануфактурой, открылся бумажный кризис. Вечернюю «Красную газету» закрыли, «Северная Коммуна» печатается на полулистах, «Петроградская Правда» с сегодняшнего дня вздорожала и продается по рублю. Да не в этом дело, просто я тебе, любителю газет, сообщаю новости, хотя и худые. А главное, крепко обострилась борьба в городе: недавно эсеры 2 раза пытались взорвать городскую водокачку (что на Пеньковской улице Петроградской стороны), водокачку повредить не смогли, а народа побили много, хотели оставить город без воды, поднять панику. Чует мое старое сердце, по всему чует, что не врозь действуют эти молодцы, а по единому плану, и по плану куда как серьезному! Приходится нам принимать чрезвычайные меры по охране всех важных объектов. Листовки они раскидывают и — сильно тебя огорчу, Еремеич, — убили нашего с тобой старого знакомца с Московской заставы Калинина, со «Скорохода», — застрелили его в упор, когда он настиг их за раскидыванием листовок. Недавно бросали бомбы в Рождественском трампарке и на Путиловском заводе.

Приходится нам браться за дело как следует: днем работаем, а вечером и ночью патрулируем. А вот теперь каждого пятого партийца к вам отсылаем: подымать у вас дух и укреплять советскую власть на заволжской земле.

Я тебе, старому, пишу все, как есть, чтобы потверже ты своих молодцов безусых настраивал: как покончите войну, побьете Колчака, буржуазия сообразит, что с нами лучше по-хорошему, а уж тогда мы начнем строить жизнь как следует.

За новости твои о Володе и Грише очень благодарны. Старуха моя твои письма наизусть заучивает и слезами их все обливает. Но ты ее понять вполне можешь: троих старших она потеряла, и если с Володькой что случится, то, думаю, помрет она, и я плохой буду жилец на белом свете. Что здесь поделать, в такое время живем. Идет Мировая Революция, и какими же мы были бы могильщиками Капитала, если бы с детьми своими в Эпоху Великой Бури Всемирного Пролетарского Освобождения по норкам заховались?