Альфред Теннисон - Королевские идиллии

То крепче настоящих уз тотчас

Сердечные его сковали узы,

И все ж сказал он: «Госпожа моя!

Я пленник ваш и ваш вассал навеки!

И если заточить меня хотите

Здесь, в этой башне, буду рад тому,

Что в день хотя бы раз ваш лик увижу!

Ибо себя я клятвою связал,

А вы себя связали обещаньем,

И знаю я, что все эти мученья —

Лишь испытанья верности моей.

Когда же вы постигнете и душу,

И суть мою до самой глубины,

То, рыцарем своим меня признав,

Одарите меня своей любовью!»

Тут дева со служанками своими

Браниться принялась, да так ужасно,

Что онемел он, а когда она

Над клятвою его смеяться стала

И над великим Королем, взмолился:

«Из жалости к себе самой, прошу —

Молчите, госпожа, ведь он Король нам!»

«Ты глуп, – она сказала. – Всякий раз,

Когда его я слышу, одного лишь

Желаю: убежать. Так развяжите

Его скорей да выбросьте за двери.

И если не дурак он, к нам назад

Он больше не вернется». Сей же миг

Та троица, те рыцари ее

Со смехом развязали Пеллеаса

И вытолкали грубо за ворота.

Но вот прошла неделя, и опять

Она их позвала и раздраженно

Промолвила: «Все так же он стоит

У врат, как пес перед хозяйской дверью!

Побит, но возвращается. Неужто

В вас ненависти нет к нему? Себя

Вы знаете. Так что ж так терпеливы?

Что ж мерзкая его безгрешность вас

Не оскорбляет? Иль способны вы

Лишь жрать да спать? Иль не мужчины вы,

Чтоб с ним сразиться? Бросьтесь на него!

Я не расстроюсь, коль его убьете.

А если вас постигнет неудача,

Скажите этому рабу: велела

Его связать я. И как в прошлый раз,

Связав, ведите в замок. Может быть,

Хоть связанного вы его убьете».

Так молвила она. Ей подчинившись,

Все трое с копьями наперевес

На одного напали. Тут как раз

Гавейн неподалеку проезжал,

Всегда на приключение готовый.

Узрел он, что в тени высоких башен

Свершают трое против одного

Злодейство, и в душе его вдруг вспыхнул

Огнь чести и поступков благородных,

Он закричал: «Я с вами, друг! Мерзавцы!»

«Нет, – Пеллеас ответил. – Погодите.

Не требуется помощи тому,

Кто исполняет волю дамы сердца».

Тогда Гавейн, на злодеянье глядя,

Стал ждать, но сердцем рвался и дрожал

От злости и от страстного желанья.

Так пес, которого на краткий миг

От схватки с мерзкой тварью удержали,

Дрожит, готовый прыгнуть и убить.

А Пеллеас поверг один троих.

Но, встав с земли, они его связали

И снова в башню замка отвели.

Там в первый раз обрушилась Эттара

На рыцарей своих – не на него,

И зло их обругала, и сказала,

Что все они похожи на трусливых

И малодушных, трижды битых, псов.

«Вы, недостойные его коснуться —

Тем более связать, поскольку он

Вас победил, – возьмите же его

И за ворота бросьте. Там его

Развяжет, кто захочет. Ну, а если

Он вновь придет…» И туг она умолкла,

А Пеллеас воскликнул: «Госпожа,

Я вас любил, и для меня вы были

Всегда прекрасны. Оттого-то мне

Невыносима ваша красота,

Которая искажена от злобы.

Да, вы меня не любите, а я

Не в силах видеть пред собой такую

Клятвопреступницу. И было б лучше

Мне знать, что вы моей любви достойны,

Чем быть любимым вами вновь. Прощайте!

Убили вы надежду – не любовь.

Вы больше не увидите меня».

Пока он говорил, она глядела

На юношу, который даже в узах

Был царственен, и думала: «Зачем

Его я оттолкнула от себя?

Он любит, коль и вправду есть любовь.

А я… Я не люблю. Но почему?

Его считала дурнем я? Ведь так?

Иль то, что благородней он меня,

Служило мне укором? Он – другой,

И знай меня, меня не полюбил бы.

Нет, пусть скорей уйдет…» На этот раз

Те трое уж без смеха отвели

Его, не развязавши, за ворота.

Там бросился Гавейн к нему, и путы

Сорвал с него, и бросил их за стену,

И руки отряхнул, как будто ими

Одежды прокаженного касался,

И вымолвил: «Клянусь, вы тот, кого

Недавно принял в рыцари Король,

И тот, кому венец златой достался.

Зачем же вы срамите наше братство —

Меня и остальных, – так поступая

По воле этих рыцарей трусливых?»

Ответил Пеллеас: «Из-за того,

Что воля их – на самом деле воля

Той, для кого добыл я сей венец.

Да и моя – ее… Я потому

Себя связать позволил, чтоб увидеть

Ее лицо, хотя теперь оно,

Обманом искаженное и злобой,

Уже не то, что раньше, в день, когда

Ее в лесу впервые увидал я.

И хоть она по злобе приказала