Альфред Теннисон - Королевские идиллии

Просиживала я, то слаще всех

Моих воспоминаний о тебе

И глубже той моей тоски глубокой

Казалось мне все в белой пене волн

Над западом смеющееся море,

Которое я с башни наблюдала.

И вынеси Британскую Изольду

На берег пред Бретонскою Изольдой,

Не охладило это бы ее

Желанья выйти замуж? Ты женился?

Сражался за ее отца? Был ранен?

И ясно – благодарен был король,

А моя тезка с белыми руками

Заботою и мазями сумела

Тебе и рану залечить, и сердце…

И разве ей, тебя узнавшей, я

Зла большего могла бы пожелать?

Ведь ты ее, как и меня, заставил

От тех воспоминаний сладких чахнуть.

Не будь женою Марка я, пред кем

Всяк благороден, ненависть моя

К тебе была б сильнее, чем любовь!»

Лаская руки нежные ее,

Тристрам ответил: «Будь же милосердной,

О королева, ибо ты любима!

Она меня любила, ну а я?

А я любил по крайней мере имя.

Изольда! Шел я в битву за Изольду!

В ночи звездой сияла мне Изольда!

Во тьме – мной имя правило – Изольда!

Забудь о ней. Спокойна, хладнокровна,

Кротка и набожна, она отныне

Себя всецело Богу посвятит».

«А может, это лучше сделать мне? —

Промолвила Изольда. – В этом я

Скорей нуждаюсь, ибо нет во мне

Ни капли кротости, и хладнокровья,

И набожности. Выслушай меня.

Однажды летом тихой темной ночью

Я здесь сидела, думая о том,

Куда тебя забросила судьба,

И песню напевала еле слышно,

Что пел мне ты. При этом раз иль два

Произнесла я громко твое имя.

Вдруг головешкой молния блеснула,

И в серном, синем и зеленом, дыме

Явился дьявол мне: обычай Марка —

Подкрасться незаметно в темноте.

Да, то был Марк. «Он с нею обвенчался», —

Сказал, нет, не сказал, а прошипел он.

Тут в небесах такой раздался грохот,

Что башни заходили ходуном,

И в тьме кромешной я лишилась чувств.

Когда же я все в той же тьме очнулась,

То крикнула: «Сбегу и посвящу

Себя я Господу!» Ты ж в это время

В объятьях новой пассии лежал».

Сказал Тристрам, ее рукой играя:

«Успеешь посвятить себя ты Богу,

Любовь моя, когда наступит старость

И пропадут желанья!» Речь такая

Изольду несказанно рассердила:

«Ты Богу посвятить себя успеешь,

Любовь моя, когда наступит старость

И будешь ты уж больше мне не люба…»

А я нуждаюсь в Нем уже сейчас!

Подобных слов бы Ланселот не бросил

И самой распоследней из свинарок.

Чем больше человек, тем он учтивей,

Но не таков Тристрам, Артуров рыцарь!

Ты, проводящий время средь зверья

За исключеньем редких тех моментов,

Когда на копьях бьешься иль играешь

На арфе, что скорей тебе подходит, —

Ты сам теперь похожим стал на зверя.

Коль любишь, как посмел – пусть даже в мыслях —

Меня ты оттолкнуть и отослать

В ту даль седую на исходе жизни,

Где нет уже любви? Возьми назад

Свои слова! Клянись меня любить!

Льсти мне! Я так слаба, так одинока,

Так сломлена ужасным этим Марком,

Твоей женитьбой и моим венчаньем,

Что выпью ложь, как сладкое вино!

Лги! Я поверю. Что? Не хочешь лгать

И клясться как тогда, когда ты клялся

Торжественно и стоя на коленях

Тому, кто лучше всех нас, – Королю?

Мой Бог! Была в обетах ваших сила,

Пока жила в вас вера в Короля!

Тогда не лгали те, что дали клятву,

И, опираясь на обеты их,

Артур взял верх и создал королевство.

Так поклянись, что не разлюбишь даже

Тогда меня, когда старухой стану,

Седой, как лунь, забывшей про желанья

И ощутившей безысходность жизни».

Нахмурившись, ответил ей Тристрам:

«Обеты! Разве ты обет свой Марку

Хранила лучше, чем я свой? Я лгал,

Сказала ты? Нисколько, ибо понял,

Что сам собою рвется тот обет,

Который связывает слишком крепко.

Жизнь рыцарская привела меня

К такому заключению. Когда же

Он порван, дух его блюдем мы лучше,

Чем если б никогда и не клялись.

Не буду клясться. Хватит мне того,

Что клялся я великому Артуру

И стал клятвопреступником. А прежде

Его я чтил и даже слишком чтил.

«Да смертный ли он, право?» – думал я,

Когда, покинув Лионесс суровый,

Впервые появился перед троном

И увидал того, кто победил

Язычников. Все изумляло в нем:

Власы – нимб солнца над челом высоким,

Подобным холму снега в небесах,

Глаза синестальные, борода

Златая, что уста его одела

Сияньем, а сильней того – легенда

Таинственная о его рожденье,

И предсказанье Мерлина о странном