Джон Голсуорси - Изюминка

Фраст.Интеллектуальная?

Вейн (колеблясь) . Да нет. (Решительно.) Послушайте, мистер Фраст, пожалуйста, не ждите еще одного «Хорька».

Фраст.Ну, хорошо, была бы изюминка, я больше ничего не требую. К делу, к делу! (Гасит сигару и спускается со сцены в партер, где садится в первом ряду.)

Вейн.Мистер Форсон?

Форсон (выходит справа, из-за занавеса) . Сэр?

Вейн.Начинаем. Дайте занавес.

Спускается в партер и усаживается рядом с Фрастом. Занавес опускается. Слышен красивый женский голос, поющий песенку Салливана: «Деревья пробуждал Орфей…»

Фраст.Голосок что надо!

Занавес поднимается. Профессор, высокий, худой и рассеянный человек с проседью, зевает в кресле. На коленях у него блокнот, справа – табурет с чернильницей, слева – том энциклопедии на подставке, – словом, он забаррикадирован со всех сторон статьей, которую пишет. Он читает вслух последнюю написанную страничку, но голос его заглушается пением жены, которая находится в соседней комнате, за портьерой. Пропев песню до конца, она умолкает, и тогда становится слышно, как профессор читает свою статью.

Профессор.«Орфей символизировал собой голос Красоты, призыв жизни, завлекающей нас, смертных, своей песней, поднимающей нас из могил, в которых мы добровольно себя погребли. Писатели древности, надо полагать, сознавали это в той же мере, в какой и мы. Человечество не меняется. Шелк и сукно, в которые рядятся современные цивилизованные существа, скрывают под собой все тех же фавнов и дриад. А между тем…» (Он внезапно умолкает, как бы вдруг иссякнув. Нетерпеливо, жене.) Что же ты не поешь, дорогая? Пой, это создает атмосферу.

Жена снова поет. И профессор начинает снова водить пером. Но песня внезапно обрывается, и, раздвинув портьеру, в двери появляется жена профессора. Она значительно моложе его, бледна, очень хороша собой. Все в ней – и тип лица, и сложение, и облегающее тело кремовое платье напоминает женщину с картины Боттичелли. Она в упор разглядывает мужа, который погружен в свое писание; затем быстрыми шагами подходит к раскрытой двери и смотрит в сад.

Жена.Боже мой! Какая красота!

Профессор (поднимает голову) . А?

Жена.Я сказала: «Боже мой! Какая красота!»

Профессор.А-а!

Жена (смотрит на него) . Ты не заметил, что мне последнее время приходится всегда повторять то, что я тебе говорю?

Профессор. Что?

Жена.Что мне приходится повторять…

Профессор.Да-да, я слышал. Прости. Я слишком увлекаюсь.

Жена.Но только не мной.

Профессор (удивленно) . Дорогая моя, да ведь твоя песня как раз и помогла мне воссоздать атмосферу. Чертовски трудная статья – найти равновесие между исторической точкой зрения и просто человеческой…

Жена.Кому нужна человеческая точка зрения?

Профессор (ворчливо) . М-м! Если б это было так! Но – современные вкусы! Им дела нет до истории. Им подавай грошовые чувства в пестрых обложках.

Жена (как бы про себя) . А весна – это тоже грошовые чувства?

Профессор.Прости, дорогая, я не расслышал.

Жена (словно против воли, уступив какой-то внутренней силе) . Красота, красота!

Профессор.Это-то я и пытаюсь здесь выразить. Легенда об Орфее и по сей день символизирует человеческую тягу к красоте!

Снова берется за перо, она же продолжает любоваться лунным светом в саду.

(Подавляя зевок.) Черт возьми! Все время в сон клонит! Распорядись ты наконец, чтобы к обеду давали кофе покрепче!

Жена.Хорошо.

Профессор.Вот послушай – как тебе это покажется? (Читает вслух.) «Многие полотна художников Возрождения – особенно таких, как Боттичелли, Франческа и Пьеро ди Косимо, – навеяны легендами типа орфеевской. Этому же языческому источнику мы обязаны маленькой жемчужиной Рафаэля «Аполлон и Марсий».

Жена.Мы обязаны ему и большим – бунтом против сухой учености.

Профессор.Вот именно! А я, пожалуй, разовью эту мысль: «Ему же мы обязаны нашим бунтом против академичности, отвращением к «бизнесу» и к грубому торжеству купли-продажи. Ему мы обязаны…» (Голос его постепенно замирает.)

Жена.Любовью.

Профессор (рассеянно) . А?

Жена.Я сказала: ему мы обязаны любовью.