Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

И как это назвать? Счастье или несчастье? Ни то, ни другое.

И она решилась связать свою судьбу с этим юношей.

Наверное, она начала постепенно понимать саму себя. В какой-то из старых песен были слова о горлице, птице любовной тоски. Никогда не пьет она чистую воду, всегда старается слегка замутить ее лапкой. Так и она – ей не суждено пить родниковую воду чистого счастья. Ее удел – счастье, замутненное скорбью.

Моя бледная подруга, Смерть-избавительница! Она пришла в дом капитана Угглы августовской ночью, когда притихший мир залила холодным сиянием луна.

У бледной моей подруги, Смерти-избавительницы, храброе сердце. Она не страшится лететь на пушечном ядре, она вешает на шею шипящую гранату и хохочет, когда та взрывается, – ей нравится, как во все стороны летят осколки. Она качается в призрачном танце на кладбищах, не брезгует и чумными палатами в лазарете, но каждый раз нерешительно останавливается на пороге праведника. Потому что она не любит слез, она хочет, чтобы наградой ей была тихая радость, ведь она освобождает души человеческие от тяжести плоти, она отпускает их на волю – для новой, свободной и благочестивой жизни в бесконечном и непостижимом человеческим умом пространстве.

Ты тихо прокралась в рощу за господским домом. Туда, где тонкие белоствольные березы отталкивают друг друга, дерутся из-за света для своих негустых, ажурных крон. Тогда роща была юна и изящна, полна свежей зелени, и в этой самой роще пряталась моя бледная подруга, дожидаясь ночи.

А когда зашло солнце и в небе засияли первые, еще робкие звезды, она уже стояла на опушке, бледная, в черном одеянии, с косой, мертво поблескивающей в равнодушном лунном свете.

О, Эрос! Ты, и никто иной, хозяйничал в этой роще. Старики помнят, как влюбленные пары искали здесь уединения. И даже сегодня, когда я проезжаю Бергу, досадуя на ухабы, крутые холмы и никогда не оседающую пыль, мне все равно радостно глядеть на эту поредевшую белоствольную рощицу и думать о вечно юной, сметающей все на своем пути любви.

Но в ту ночь влюбленных в роще не было. Там ждала Смерть. Все ночные звери видели ее. Они знали ее в лицо. Уже несколько дней подряд в лесу лаяла лиса, предвещая ее приход, а уж подполз по песчаной дорожке почти к самому дому. Ужи говорить не умеют, они даже лаять не умеют, но все и без того поняли, что явился он не сам по себе, а как предвестник Великой и Неизбежной. На яблоне перед окном капитаншиной спальни свила гнездо сова и леденила душу своими короткими стонами. Удивляться нечему – в природе так устроено. Все звери, кроме людей, чувствуют приближение Смерти и не находят себе места от страха.

Все, кроме людей.

А было еще вот что: исправник Шарлинг возвращался с вечеринки в пасторской усадьбе в Бру. Проезжал он мимо Берги часа в два ночи и видел, как в окне гостевой комнаты горит свеча. Дорога проходит совсем близко от дома, и он ясно видел желто-оранжевый язычок пламени и белую свечу.

Когда исправник рассказал историю о странной свече, зачем-то горевшей в полуночный час, веселые девушки из Берги подняли его на смех. Наверное, господину исправнику привиделось, хихикали они, у нас сальные свечи кончились еще в марте. Капитан поклялся, что в гостевой комнате уже несколько недель никого не было, а капитанша ничего не сказала, но заметно побледнела, потому что белая свеча с ярким пламенем может означать только одно – за кем-то из ее семьи скоро придет Смерть. Смерть-избавительница.

Вскоре, в один из самых солнечных дней августа, Фердинанд вернулся домой – работал землемером в северных лесах. Бледный и больной, он жаловался на сильную и постоянную боль в груди. И как только капитанша его увидела, сразу поняла, что ее сыну осталось недолго.

Значит, вот как… ее любимый сын, который никогда и никому не причинил зла, который ни разу за всю свою жизнь не огорчил родителей, должен умереть. Все радости жизни уже не для него. Он должен оставить дожидающуюся его красивую, нежно любимую невесту, богатые хутора, забыть тяжелые, стонущие удары кузнечных молотов – все это должно было принадлежать ему.

Моя бледная подруга! Ей так не хотелось идти в этот дом, она ждала почти целый месяц, до нового полнолуния, и наконец решилась. Она знала, что в этом доме все горести, все испытания, нужду и лишения встречали с кротостью, и у нее была слабая надежда – может, они и ее, избавительницу, тоже встретят терпеливой улыбкой?