Сельма Лагерлёф: Новеллы

Жила-была однажды сказка, которая очень хотела быть рассказанной всему свету. Желание это было совершенно естественным: уж она-то знала, что была почти готова. Многие принимали участие в ее создании: одни — совершая удивительные поступки, другие вносили свою лепту, вновь и вновь рассказывая об этих поступках. Не хватало ей только одного — быть худо-бедно собранной воедино, чтобы удобнее было путешествовать по стране. А пока она представляла собой лишь целое скопление историй, большое бесформенное облако приключений, носившееся из стороны в сторону, подобно рою сбившихся с пути пчел, не знающих, где найти кого-нибудь, кто сможет собрать их в улей.

Эта сказка, которой хотелось, чтобы ее рассказали, родилась и сложилась в Вермланде, и можно не сомневаться в том, что она пролетела над многими дворами и поместьями, пасторскими домами и усадьбами офицеров по всей этой прекрасной провинции, заглядывая в окна и прося, чтобы ею занялись. Но все ее попытки были тщетными, повсюду ей указывали на дверь. Да вряд ли и могло быть иначе. У людей было много более важных забот.

Наконец сказка добралась до одного старинного местечка под названием Морбакка. Это была маленькая усадьба с низкими строениями, расположившимися в тени высоких деревьев. Когда-то усадьба принадлежала пастору, что, казалось, навсегда наложило на нее свой отпечаток. Здесь как будто больше, чем в других местах, любили книги и чтение, и вся усадьба была погружена в атмосферу мира и покоя. Здесь не допускали спешки в делах или ссор с работниками. Ненависть и раздоры были здесь невозможны, и находящийся здесь должен был не тяготиться жизнью, а первейшим своим долгом считать безмятежность и веру в то, что для каждого обитателя усадьбы Господь все делает к лучшему.

Теперь, когда я думаю обо всем этом, я понимаю, что сказка, о которой я говорю, должно быть провела здесь долгие годы, тщетно ожидая, чтобы ее рассказали. Мне кажется, что она окутала это место, как облако окутывает горную вершину, раз за разом позволяя одному из приключений, ее составляющих, спускаться на землю, словно дождю. И они спускались в виде удивительных страшных историй о заводчике, который всегда запрягал черных быков, возвращаясь ночью домой с пирушки. Они спускались в виде необыкновенных правдивых сказок о соседнем дворе, где сороки довели хозяйку до того, что она не смела показаться за дверь; об усадьбе капитана, обитатели которой были так бедны, что им все приходилось брать в долг; о маленьком домике подле церкви, населенном множеством молоденьких девушек и старых дев, которые все одновременно влюбились в красавца — органных дел мастера.

Иногда эти милые приключения как бы все более явно приближались к усадьбе. Престарелые обедневшие офицеры подъезжали прямо к крыльцу в расшатанных одноколках, запряженных одряхлевшими лошадьми. Они оставались и гостили неделями, и по вечерам, когда тодди придавал им храбрости, они начинали рассказывать о тех временах, когда они танцевали, надев ботинки на босу ногу, чтобы ноги казались меньше, о временах, когда они завивали волосы и красили в черный цвет усы. Один из них рассказывал, как пытался вернуть красавицу невесту ее жениху и как на пути домой за ним гнались волки; другой — как был однажды на рождественском пиру, где один рассердившийся гость пошвырял рябчиков прямо в стену, так как ему внушили, что то были вороны; третий — как видал однажды старика, имевшего обыкновение играть Бетховена на деревянном столе.

Но сказка могла обнаружить свое присутствие и по-другому. На чердаке висел старинный портрет дамы с пудреными волосами, и когда кто-нибудь проходил мимо, он непременно должен был вспомнить о том, что на портрете изображена красавица графская дочь, которая была влюблена в молодого гувернера своего брата и приходила однажды навестить его, когда стала пожилой седой дамой, а он — пожилым отцом семейства. В чуланах лежали огромные кипы документов, содержавших торговые контракты и договоры об аренде, подписанные могущественной госпожой, некогда управлявшей семью заводами, доставшимися ей в наследство от ее любовника. Стоило человеку войти в церковь, как в запыленном маленьком шкафу под хорами он видел сундучок, наполненный исповедями в безверии, который не должен был открываться до начала нового столетия. А неподалеку находилась река, на дне которой покоилось множество статуй святых — им так и не суждено было остаться на той кафедре и на тех хорах, которые они некогда украшали.