— Нет.
— Прошлой весной мы на несколько дней уехали в Нью-Йорк, в усадьбе осталась одна старушка. Несколько молодых людей — а если верить полиции, с ними были и девушки — забрались в дом. Вероятно, собака лаяла — и они ее застрелили. Да, застрелили. Бруно у нас недавно. Эти люди перевернули все вверх дном, сорвали шторы, перебили фарфор, взломали дверцы шкафов, изрезали висевшую там одежду. И в довершение всего нагадили на пол. Служанка все это время безмятежно спала. Их так и не нашли. Вы понимаете, что не хотелось возвращаться в руины. Темный старомодный дом и так нуждался в перестройке. Но теперь я храню в ящике стола старый добрый «смит-вессон» тридцать восьмого калибра. Ваше присутствие сдерживало бы грабителей. Если вы переберетесь в коттедж, я покажу вам, где лежит револьвер. Вы когда-нибудь им пользовались?
— Нет.
— Не беда. Стреляйте с десяти футов, не более, и все будет в порядке. С такого расстояния не промахнетесь.
Перспектива стрелять с десяти футов не делала коттедж более привлекательным для Майкла, но он не мог отказать Хеггенеру. Калли уже испытал, чего он стоит на горе, а теперь, чувствовал Майкл, проверялась его смелость.
— Я перееду, когда вы скажете, что все готово, — без колебаний ответил Майкл.
— Уверен, вы останетесь довольны. К тому же нам будет удобно играть в триктрак. Иных вмешательств в вашу жизнь можете не опасаться.
Внезапно Хеггенер остановился и закашлял. Звук был непереносимый, он рвал нервы. Сбоку от дорожки стояла скамейка, Хеггенер сел на нее, прижал платок ко рту. Кашель не утихал. Когда приступ кончился, Хеггенер взглянул на платок.
— Крови нет, — спокойно сказал он. — Сезон начинается неплохо. — Опираясь на трость, он встал. — Пойдем дальше?
Майклу хотелось взять его под руку, но он знал, что это вызовет у Хеггенера протест. Они пошли, теперь уже не так быстро, как прежде. До гостиницы оставалось несколько сот ярдов.
Приблизившись к ступенькам, они услышали фортепьянную музыку.
— Мой друг, — сказал Майкл, — профессиональный музыкант. Если в доме есть пианино, он обязательно его разыщет.
Хеггенер прислушался:
— Шуберт. Отличное исполнение.
— В Нью-Йорке, в баре, где играл этот бедняга, произошла драка, появилась полиция и обнаружила, что у него нет разрешения работать в США. Хозяин тут же его выгнал, и больше в этом городе ему нигде не устроиться.
— В какое время мы живем, — грустно заметил Хеггенер. — Без разрешения властей человек не имеет права играть на пианино.
Они вошли в гостиницу. Возле лестницы Хеггенер сказал:
— Спасибо за чудесную прогулку. — Он лукаво улыбнулся. — Я, как всегда, заговорил вас. У меня до последнего времени были крайне ограниченные возможности по части общения. До завтрашнего утра, если солнце не скроется…
Он стал с трудом подниматься по ступенькам. Майкл спустился в бар, расположенный в цоколе здания. Антуан, полностью отдавшись игре, ссутулился за инструментом, во рту он держал сигарету, его печальные темные глаза щурились от дыма. Зеленые лыжные штаны Антуана пузырились на коленях, а неопределенного цвета свитер, на три размера больше, выглядел так, словно он долго пролежал на морском берегу, омываемый волной прибоя. На ногах у него были низкие зашнурованные лыжные ботинки; последние пятнадцать лет Майкл не встречал в горах подобной обуви.
— Антуан, — громко, чтобы француз услышал его на фоне музыки, позвал друга Майкл.
Антуан перестал играть, вскочил и обнял Майкла, не вынимая сигареты изо рта.
— Mon vieux, — сказал он, — ты выглядишь как бог.
— А ты — как ослиная задница, — ответил Майкл. — Где ты раздобыл свою экипировку?
— В этой одежде я провел немало славных дней в Альпах, — гордо заявил Антуан, — я к ней привык. Да и в конторе лыжной школы она произвела хорошее впечатление.
— Что ты делал в лыжной школе? — чуя неладное, спросил Майкл.
— Едва взглянув на город, я решил здесь остаться. Для этого, подумал я, нужны деньги. Поэтому я и отправился в лыжную школу…
— Хозяин школы, крупный мужчина по фамилии Калли, там присутствовал?
— Нет. Только очаровательная девушка. Я объяснил ей, что я француз, опытный инструктор, член французской федерации горнолыжного спорта и твой друг, и спросил, нуждаются ли они в моих услугах.
— Врешь, — недоверчиво сказал Майкл.
— Честное слово.
— Тебе вообще приходилось стоять на лыжах?
— Оставь свой циничный тон, mon ami [77] мой друг ( фр .).
, — обиженно произнес Антуан. — Я играл на пианино в Можеве, Куршевало и Валь-д’Изере, в местах, по сравнению с которыми этот город — последнее пристанище стареющих ревматиков.
Читать дальше