Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

„Я почувствовал в себе силу изменить вас, чтобы вы разделили мои убеждения“, – страстно говорил он. Казалось, не помнил себя. Сделав шаг к ней, он то ли споткнулся, то ли склонился, чтобы коснуться подола ее платья. И вот настало время подобающего жеста. Она отдернула край юбки от его оскверняющих прикосновений и отвернулась, гордо вздернув подбородок. Это было сыграно великолепно, в этом жесте проявилась и незапятнанная честь, и непорочность высоконравственного дилетанта.

Лучше не придумаешь. На Севрина это, по всей видимости, тоже произвело впечатление, да такое, что он отвернулся. Но теперь перед ним никого не оказалось. Он стал вновь страшно пыхтеть, поспешно пытаясь нащупать что-то в кармане жилета. Затем поднес руку к губам. Он сделал это украдкой и сразу после этого переменился. Из-за затрудненного дыхания он был похож на человека, только что уходившего от погони. Но вот напряженные усилия сменила странная отрешенность, внезапное и полное безразличие. Гонка окончена. Наблюдать дальнейшее мне не хотелось. Я прекрасно знал, чем это закончится. Не говоря ни слова, я взял девушку под руку и повел ее к лестнице.

Ее брат шел за нами. Не успели мы пройти и половины лестничного пролета, как у нее стали подкашиваться ноги, она как будто не могла переставлять их по ступеням. Чтобы подняться, нам пришлось тянуть ее и подталкивать. По коридору она плелась, повиснув на моей руке, согнувшись беспомощно, как старуха. Мы вышли на пустую улицу, через приоткрытую дверь, пошатываясь, как подвыпившие гуляки. На углу остановили пролетку. Старик-кучер с мрачным презрением смотрел на наши попытки усадить ее. За время поездки я дважды почувствовал, как она в полуобмороке обмякает на моем плече. Сидевший напротив юнец в бриджах молчал как рыба и был тише воды ниже травы, пока не спрыгнул с пролетки с ключом от входной двери.

У дверей гостиной девушка высвободила руку и пошла первой, придерживаясь за спинки стульев. Она отшпилила шляпу и, словно это лишило ее последних сил, боком бросилась в глубокое кресло, даже не сняв плаща, уткнулась в подушку. Любящий брат молча возник перед ней со стаканом воды. Она движением руки отстранила его. Он выпил воду сам и отошел в дальний угол, куда-то за рояль. Все было тихо в комнате, где я впервые увидел Севрина, великого антианархиста, очарованного и завороженного безупречными ужимками, что передаются из поколения в поколение и в определенных кругах прекрасно заменяют чувства. Полагаю, те же воспоминания посетили и ее. Плечи ее вдруг затряслись. Нервный припадок чистой воды. Успокоившись, она изобразила твердость: „Как поступают с такими людьми? Что с ним сделают?“

„Ничего. С ним уже ничего не поделаешь“, – уверил я ее, ни капли не солгав. Я знал почти наверняка, что он умер не позднее чем через двадцать минут после того, как поднес руку к губам. Уж если в своем фанатичном антианархизме Севрин зашел так далеко, что он носил в кармане яд, лишь бы враги не смогли совершить правую месть, то он, конечно, позаботился и о средстве, которое при случае не подведет.

Она злобно фыркнула. На щеках выступили красные пятна, глаза лихорадочно блестели.

„Приходилось ли кому-нибудь переживать такой ужас? Только подумать, что этот человек держал меня за руку! Чудовищно! – По лицу пробежала судорога, она еле сдерживала слезы. – Если что-то в этом мире и вызывало во мне доверие, так это высокие помыслы Севрина“.

Тут она начала тихо плакать, и это принесло ей облегчение. Затем, сквозь слезы, даже с некоторой обидой проговорила: „Что это он мне там сказал? „По убеждению!“ Какая подлая насмешка! Что он имел в виду?“

„Этого, моя дорогая юная леди, – мягко сказал я – ни я, ни кто другой не сможет вам объяснить“».

Мистер Икс стряхнул крошку с пиджака.

«И в ее отношении это была святая правда. Зато Хорн, например, все отлично понял; понял и я, особенно после того, как мы посетили жилище Севрина, которое находилось в мрачном переулке высшей степени респектабельного квартала. Хорна знали там как друга, и мы без труда проникли внутрь. Впуская нас, неряшливая горничная вскользь заметила: „Мистер Севрин сегодня не ночевал дома“. Во исполнение долга мы взломали пару ящиков стола и обнаружили кое-какие полезные сведения. Самым интересным открытием стал дневник Севрина; этот человек, занятый таким смертоносным ремеслом, оказывается, имел слабость делать записи самого компрометирующего характера. Его дела и помыслы лежали перед нами без прикрас. Но покойный не был против. Они вообще не бывают против.