Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Тут его волнение вырвалось наружу. Он вскочил со скамьи и начал жестикулировать. Огромные тени его рук метались по крыше и стенам, и казалось, что сарай уже не вмещает его возбуждения.

«Я ничего не отрицаю! – воскликнул он. – Я ликовал, месье, я испытал своего рода счастье. Но виду не показывал. Всю ночь мы гребли по очереди и вышли в открытое море, надеясь встретить проходящий корабль. Это было отчаянное решение, но я их убедил. Восход осветил тихое море, Иль-де-Салю мелькал черными крапинками поверх пологих волн. Я сидел на руле. Мафиль, который греб на носу, выругался и сказал: „Нам нужно отдохнуть“.

И вот, наконец, пришел мой черед смеяться. Тут уж я дал себе волю, это точно. Я держался за бока и даже скрючился от хохота, у них были такие испуганные лица. „Что с ним, он осатанел?“ – закричал Мафиль.

А Симон, который сидел ближе ко мне, бросил ему через плечо: „Разрази меня гром, если он не спятил!“

Тут я достал револьвер. Ага! В одно мгновенье их глаза повылезали из орбит дальше некуда. Ха-ха! Они испугались. Но продолжали грести. Да, гребли весь день, то с ожесточением, то еле ворочая веслами от усталости. Я наблюдал это во всех подробностях, потому что должен был следить за ними неотрывно, иначе они скрутили бы меня враз. Я положил руку с револьвером наизготове, другой же правил рулем. Кожа на их лицах вздулась волдырями. Казалось, и небо и море были охвачены пламенем, море будто дымилось на солнце. Лодка шипела, рассекая волны. Иногда у Мафиля шла пена ртом, он начинал стонать. Но продолжал грести. У него не хватало духу остановиться. Глаза его налились кровью, он искусал губы в кровь. Хрип Симона уже больше походил на карканье.

„Товарищ“, – начал он.

„Здесь нет товарищей. Я ваш патрон“.

„Ладно, патрон, – смирился он, – во имя человечности, разреши отдохнуть“.

Я разрешил. На дне лодки плескалась дождевая вода. Я позволил им зачерпнуть ее. Но отдав приказ „En route!“, я заметил, как они обменялись многозначительными взглядами. Решили, что рано или поздно меня возьмет сон. Ха! Спать-то мне как раз и не хотелось. Я был бодр как никогда. Они сами заснули прямо на веслах и рухнули с банок один за другим. Я оставил их лежать. На небе высыпали все звезды. Мир был безмолвен. Солнце встало. Новый день. Allez! En route!

Они гребли из последних сил. Их глаза закатывались, языки вывалились. Солнце еще не достигло зенита, когда Мафиль прохрипел: „Завалим его, Симон. Лучше пулю словить, чем помирать тут на веслах от жажды, голода и усталости!“

Он хрипел, но не переставал грести. Симон тоже не отставал. Я ухмыльнулся. Ну и ну! Да эти двое, оказывается, любят жизнь и свой подлый мирок так же, как и я, черт возьми, любил свою, пока они не испоганили ее своими лозунгами. Я дождался, пока они вконец выдохлись, и только тогда указал им на корабль, что виднелся на горизонте.

Ха! Видели бы вы, как они оживились, с каким рвением снова принялись за дело! Я следил за тем, чтобы они держали курс на корабль. Их как подменили. От подобия жалости, что я было к ним испытывал, не осталось и следа. С каждой минутой они все больше и больше напоминали себя прежних. Они посмотрели на меня – их глаза я и сейчас помню очень хорошо. Они были счастливы. Они улыбались.

„Что ж, – сказал Симон, – упорство этого парнишки спасло нам жизнь. Если б не он – вряд ли мы догребли бы до открытого моря, где ходят корабли. Товарищ, я прощаю тебя. Я восхищаюсь тобой“.

А Мафиль завопил с носа: „Мы в неоплатном долгу перед тобой, товарищ! Ты – прирожденный вождь!“

„Товарищ!“ Месье! До чего ж ладное слово! А из-за таких, как эти двое, оно стало бранным. Я смотрел на них и вспоминал их ложь, и обещания, и угрозы, все дни своих страданий. Почему они не оставили меня в покое, когда я вышел из тюрьмы? Глядя на них, я понял, что, пока они живы, свободы мне не видать. Никогда. Ни мне, ни другим парням с горячим сердцем и неокрепшим умом. Я ведь знаю, что умом я слаб, месье, особенно когда выпью. Черное бешенство обуяло меня – гнев высочайшего градуса, но социальная несправедливость тут была уже ни при чем. О, нет!

„Я должен быть свободен!“ – в исступлении крикнул я.

„Vive La Liberté! – завопил подонок Мафиль. – Mort aux bourgeois, которые отправляют нас в Кайенну! Скоро они узнают, что мы на свободе!“

И небо, и море до самого горизонта будто окрасились багровым, вокруг лодки все стало кроваво-красным. В висках стучало так громко, что я удивлялся, как они не слышат. Неужели не слышат? Неужели не понимают?