Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Пришел в себя он уже в камере, заключенный под стражу по обвинению в нападении, подстрекательстве и анархистской пропаганде.

Он пристально посмотрел на меня своими светлыми влажными глазами, которые в сумерках казались огромными. Потом тихо добавил: «Скверно, конечно. Но ведь даже тогда я еще мог спастись».

Это вряд ли. Шансы и так были невелики, а молодой адвокат-социалист, который вызвался его защищать, лишил его последней надежды. Напрасно Поль уверял, что он вовсе не анархист, а скромный, порядочный механик, который только рад вкалывать в своей мастерской по десять часов в день. На суде его представили жертвой общества, а его пьяные крики – выражением нескончаемых страданий. Молодой адвокат преследовал свой интерес – этот процесс как нельзя лучше подходил для успешного начала карьеры. Речь защитника была признана блестящей.

Бедняга Поль замолк, сглотнул и подытожил: «Для ранее не судимого я получил максимальный срок».

Я пробурчал нечто подобающее. Он опустил голову и скрестил руки.

«Когда меня выпустили из тюрьмы, – начал он тихо, – я первым делом направился в свою старую мастерскую. Прежде патрон меня привечал, но теперь, едва увидев, позеленел от страха и дрожащей рукой указал на дверь».

Поль был удручен. В полном замешательстве стоял он посреди улицы, когда к нему подошел средних лет мужчина и представился механиком. «Я тебя знаю, – сказал он Полю. – Я был на суде. Ты настоящий товарищ и правильно смотришь на мир. Но штука в том, брат, что на работу тебя теперь никто не возьмет. Эти буржуи сговорились сжить тебя со свету. У них свои методы. От богатых милости не жди».

От того, что с ним так участливо заговорили на улице, Полю заметно полегчало. Он, по-видимому, был из тех, кому поддержка и сочувствие просто необходимы. Мысль, что он нигде не сможет найти работу, привела его в полное отчаяние. Уж если патрон, который знал его как спокойного, порядочного, толкового работника, не хочет иметь с ним дела – о других и думать нечего. Это было ясно как день. Полиция не спускает с него глаз и не замедлит предупредить любого, кто решится ему помочь. Внезапно он почувствовал себя совершенно беспомощным и никому не нужным. И он последовал за человеком средних лет в маленькое кафе за углом, где они познакомились с другими настоящими товарищами. Его заверили, что умереть с голоду ему не дадут, даже если он не найдет работу, и они дружно выпили за полную победу над капиталистами и за разрушение общества.

Поль сидел, покусывая губу.

«Вот так, месье, я и стал товарищем, – сказал он и провел дрожащей рукой по лбу. – Как ни крути, а с миром, где человек может пропасть из-за лишнего стаканчика, что-то не так».

Он не поднимал глаз, но я видел, что за его унынием скрывается растущее возбуждение. Он ударил ладонью по скамье.

«Нет! – вскричал он. – Это было невыносимо! Под надзором полиции и товарищей я больше себе не принадлежал! Даже когда я шел снять пару франков со счета, за мной наблюдал какой-нибудь камрад. Он поджидал у дверей и присматривал, чтобы я не удрал. А сами-то они были по большей части обыкновенными домушниками. Идейными, надо признать. Они грабили богатых и, как они сами объясняли, – забирали то, что по праву принадлежало им. Когда я выпивал, я им верил. Среди них были простаки, но были и настоящие безумцы. Des exaltes – quoi! Пьяный я их обожал. Когда перебирал, то еще и злился на весь мир. Это и было мое отдохновение. Ярость стала моим прибежищем. Но невозможно ведь все время быть пьяным – n’est-ce pas, monsieur? А когда я трезвел, то боялся вырваться оттуда. Они бы закололи меня, как свинью».

Он снова сложил руки, а острый подбородок его приподнялся от горькой улыбки.

«Вскоре мне объявили, что пора приступать к работе. А работа была такая – грабить банк. А потом его же и взорвать. Я, как новичок, должен был следить за черным ходом и таскать котомку с бомбой, пока она не понадобится. После встречи, на которой все было окончательно спланировано, верные соратники не отпускали меня ни на шаг. Спорить я не осмеливался, иначе меня тихо прикончили бы прямо в комнате. Когда мы шли на дело, я подумал, не лучше ли броситься в Сену. Но пока я это обдумывал, мы пересекли мост, а потом у меня не было уже такой возможности».

В неровном свете огарка мне казалось, что передо мной сидит изящный молодой человек с пушистыми усиками и тонкими чертами лица, но пламя свечи качнулось, и на его месте я увидел дряхлого старика, скорбно прижимающего к груди дрожащие руки.