Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Все прошло, как я и предполагал, – в точности как и в предыдущий раз. Правда, случилось и нечто непредвиденное, благодаря чему я и вспоминаю здесь свою последнюю лоцманскую вахту. Именно в этот раз, впервые в жизни, моя рука прикоснулась к борту английского корабля.

Ветер на рассвете так и не поднялся, и только ровный легкий бриз пробирал все резче, а небо на востоке становилось все ярче и прозрачнее в лучах чистого, белого света. Мы все еще были на островке, когда кто-то увидел в подзорную трубу пароход – черное пятнышко, как насекомое, село на нитку горизонта. Судно уверенно приближалось и вскоре нарисовалось целиком, скрывая только корпус ниже ватерлинии. За стройным силуэтом, наискосок от восходящего солнца, тянулась длинная полоса дыма. Мы быстро погрузились на борт и направились к трофею, но лодка наша едва набирала три мили в час.

Это был большой, высококлассный грузовой пароход, каких больше не встретишь в морях: черный корпус с белыми надстройками, с тремя мощными мачтами и множеством рей в носовой части. Два рулевых у огромного штурвала – о паровых усилителях в те времена еще и не слышали – и рядом на мостике три грузные фигуры в плотных синих бушлатах, c красными лицами, в туго повязанных шарфах и фуражках – вероятно, весь командный состав судна. Есть корабли, название которых я позабыл, хоть и видел не раз и хорошо помню их обличье, но имя судна, явившегося в лучах бледного зябкого восхода лишь однажды много лет назад, я помню до сих пор. Да и мог ли я позабыть его – ведь это был первый английский корабль, чьего борта коснулась моя рука! Он носил имя – я по буквам прочел его на крамболе – Джеймса Уэстолла. Не очень-то романтично, скажете вы. То было имя весьма солидного, известного и всемерно уважаемого судовладельца из Северной Англии. Джеймс Уэстолл! Чем не название для почтенного работящего судна? Само сочетание букв оживает передо мной, проникнутое романтическим ощущением, которое я испытал, увидев совершенное изящество парохода, парящего в аскетически чистом свете.

Когда мы приблизились, я, повинуясь внезапному порыву, вызвался грести в шлюпке, которая тотчас же отчалила, чтобы доставить лоцмана на борт. Тем временем наша лодка, овеваемая легким бризом, который сопровождал нас всю ночь, продолжала плавно скользить вдоль лоснящегося черного борта. В несколько гребков мы оказались у корабля, откуда ко мне впервые в жизни обратились по-английски – на языке, который стал моим тайным избранником, языке моего будущего, многолетней дружбы, глубочайших чувств, часов труда и часов отдохновения, а также уединения – прочитанных книг, передуманных мыслей, памятных волнений, – на языке моих снов! И хотя я, обязанный этому языку всем, что останется после меня, не осмеливаюсь вслух называть его своим, то по крайней мере дети мои могут. Так незначительные события по прошествии времени становятся знаменательными. Что касается самого обращения: нельзя сказать, что оно было каким-то особенно выразительным. Слишком краткое, чтобы быть красноречивым, и лишенное каких-либо приятных интонаций, оно состояло ровно из двух слов: «Эй, поберегись!»

Здоровенный толстяк с выпирающими складками заросшего подбородка прохрипел их над моей головой. На нем была синяя шерстяная рубаха и просторные бриджи, натянутые чуть не до самой груди, которые держались на выставленных напоказ подтяжках. Там, где он стоял, не было бортика, только перила на столбиках, поэтому я смог разглядеть этого обширного мужчину целиком: от ступней до самой вершины черной шапки, нелепым колпаком сидевшей на его крупной голове. Гротескность и массивность фигуры этого матроса (я олагаю, он был именно матросом, и скорее всего матросом-фонарщиком) очень меня впечатлила. Все прочитанные мной книги, все мечты и устремления не могли подготовить меня к встрече с эдаким морским волком. С тех пор хоть сколько-нибудь похожих персонажей я встречал разве что на иллюстрациях к презабавнейшим историям мистера У.У. Джейкобса про баржи и каботажные суда. Однако талант мистера Джейкобса, вдохновенно высмеивающего бедных наивных матросов в своих рассказах, которые, каким бы безумным ни казался их искрометный сюжет, всегда мастерски отражали наблюдаемую реальность, еще не проявился. Впрочем, мистер Джейкобс и сам, может, еще не проявился. Полагаю, в те далекие дни он мог рассмешить разве что свою няню.

А потому, повторюсь, учитывая ограниченность моего опыта, я не мог быть готов к виду этого старого морского хряка. Обращенной ко мне емкой фразой он хотел привлечь внимание к канату, который и швырнул немедля. Я поймал его, хотя это было излишне: судно уже сбросило ход до нуля. Дальше все произошло очень быстро. Шлюпка слегка ударилась о борт корабля; лоцман уже наполовину вскарабкался по штормтрапу, когда я понял, что наша задача выполнена. Сквозь стальную обшивку парохода до меня донесся глухой стук машинного телеграфа, а мой напарник торопил: «Оттолкнись – отчаливаем!» И вот, упершись в гладкий бок первого в моей жизни английского корабля, я почувствовал, как он задрожал под моей ладонью.