Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Начальник третьей команды (в то время в порту, насколько я помню, их было пять) – шурин моего друга Солари, широкоплечий, широкогрудый мужчина лет сорока с открытым заинтересованным взором, всегда устремленным прямо в глаза собеседнику.

Он приветствует меня глухим сердечным «He, l’ami. Comment va?» [33] Как дела, дружище? ( франц. ). Аккуратные усы на широком энергичном и в то же время благодушном лице – замечательный образец спокойного южанина. Есть такой тип, в них переменчивая южная страстность преображается в силу и основательность. У него светлые волосы, но его никогда не спутаешь с северянином даже при тусклом свете стоящего на пирсе фонаря. Он стоит дюжины обычных нормандцев или бретонцев, однако на всем протяжении средиземноморского побережья не сыскать и полдюжины людей его калибра.

Стоя у румпеля, он вытаскивает из-под теплой куртки часы и склоняет голову к падающему на лодку свету. Время вышло. Приятным, чуть приглушенным голосом он командует: «Larguez!» [34] Отдать концы! ( франц. ). Одним резким движением рука срывает с пирса лампу; и лоцманский бот с третьей командой на борту сперва тягой вдоль каната, а затем четырьмя энергичными взмахами весел выскальзывает из-под черной, недвижимой тени форта. Открытые воды аванпорта искрятся в свете луны, словно расшитые миллионами блесток, а длинный белый мол сверкает серебряным слитком. Скрип блоков, шелест взметнувшегося шелка, и вот уже парус наполнился легким бризом, таким студеным, будто он веет с замерзшей луны. После грохота весел лодка как будто остановилась, окруженная таинственным шепотом, слабым и неземным, как шуршание ливня, который с чарующей яркой луны пролился лучами на твердую гладь моря.

Как сейчас помню ту ночь, проведенную в компании лоцманов третьей команды. С тех пор чары лунного света не раз завораживали меня на разных морях и берегах – покрытых лесом, песчаными дюнами, каменистых, – но не было волшебства более совершенного в обнаружении своей истинной природы: как будто вам позволили взглянуть на мистическую суть реальных вещей. За много часов на лодке не прозвучало ни слова. Лоцманы сидели рядами друг напротив друга и дремали, скрестив руки на груди и опустив головы. Шапки на них были самые разнообразные: матерчатые, шерстяные, кожаные, фуражки, картузы, с кисточками, было даже один-два колоритных берета, надвинутых на самые брови. Был еще один дед с худым гладко выбритым лицом и огромным клювом. В своем плаще с капюшоном среди нас он походил на монаха, которого бог весть куда увозит команда моряков и чье молчание можно было принять за вечное.

Мне не терпелось взяться за румпель, и в подходящий момент мой друг шкипер уступил его мне – так старый семейный кучер передает вожжи мальчику на спокойном отрезке пути.

Со всех сторон нас окружала великая пустыня. Островки прямо по курсу, Монте-Кристо и замок Иф, ярко освещенные луной, казалось, плыли нам навстречу – столь плавно и неощутимо двигалось наше судно. «Держись лунной дорожки», – тихо подсказал мне шкипер, усаживаясь на кормовую банку и доставая трубку.

В такую погоду лоцманские лодки вставали не далее мили-двух к западу от островков, и когда мы подошли к заданному месту, лодка, которую мы должны были сменить, внезапно вошла в наш окоем, держа курс на порт. Залитое лунным светом поле она вспахала черным, зловещим кливером, а наш парус, должно быть, виделся им белым, ослепительным сиянием. Ни на волосок не отклонившись от курса, мы прошли борт о борт на расстоянии вытянутого весла. С лодки раздались протяжные насмешливые возгласы. Тотчас же наши полусонные лоцманы все как один вскочили на ноги – будто расколдованные. Поднялся невероятный галдеж – добродушные шутки, ироничные выкрики: жаркая многоголосая перекличка не умолкала, пока мы не разошлись бортами; теперь они были залиты лунным светом, под ослепительным парусом, а мы – кромешно-черные удалялись от них под своим кливером. Жуткий переполох стих так же внезапно, как и начался; кому-то надоело, и он сел, за ним другой, потом еще трое-четверо; и когда все перестали бурчать и отпускать матросские шуточки, стал слышен здоровый смех, на который до этого никто не обращал внимания. Обернутый в домино дед от души веселился где-то в глубине своего капюшона.

Он не стал, как все, выкрикивать шутки и даже не привстал. Он спокойно остался сидеть на своем месте у основания мачты. Еще задолго до этого мне рассказали, что он был старшим матросом второго разряда (matelot léger) в эскадре, которая в славном 1830-м отправилась из Тулона на завоевание Алжира. И действительно, я разглядел одну из пуговиц на его старом перелатанном коричневом кителе, единственную из всего разнокалиберного ряда латунную пуговицу, гладкую и тонкую, с гравировкой «Équipages de ligne» [35] Линейный экипаж ( франц. ). . Пуговица из тех, что, вероятно, отливались еще при последних французских Бурбонах.