Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Дэвидсон ответил присущей ему доброй улыбкой. Чем безмятежнее он казался, если бы он мог быть еще более безмятежным, тем больше было причин для волнения. Пока Дэвидсон напряженно размышлял над ситуацией, глаза его были абсолютно спокойными, как будто даже сонными, и здоровенный француз мог убедиться в своем мнении, что мужчина этот безобиден, как ягненок, и готов к закланию. Прохрипев «merci bien», он поднял свою громадную тушу, чтобы прикурить от свечи, а Дэвидсон вышел из дома.

По дороге на корабль и обратно у него было время оценить свое положение. Сначала он склонялся к тому, что люди такого пошиба (Никлас – белый находа – был единственным, помимо Бамца, кого он знал в лицо) не из тех, кто готов пойти на крайности. Отчасти поэтому он даже не пытался организовать оборону на борту. О том, чтобы его мирные калаши подняли руку на белого человека, нельзя было и думать. А бедного инженера хватил бы удар от одной мысли о возможной стычке. Дэвидсон знал: случись что, рассчитывать ему придется только на себя.

Дэвидсон, разумеется, недооценил пробивной характер француза и силу движущего им мотива. Для этого безнадежно покалеченного человека доллары были настоящим шансом начать новую жизнь. На свою долю награбленного он мог бы открыть другой магазин во Владивостоке, Хайфоне, Маниле – где-нибудь подальше отсюда.

Дэвидсон был не робкого десятка, посмелее многих, но ему и в голову не приходило, что его подлинный характер оставался неизвестен широкому кругу, тем более этим бандитам, которые судили о нем только по его внешности. А им мужичок, вернувшийся с корабля с ворохом всяких вещей и свертков для больного мальчика, казался человеком неопасным, кротким и мягким.

Все четверо все еще сидели за столом. Бамц от страха и рта не мог раскрыть, поэтому Никлас выступил за хозяина. Он хрипло окликнул Дэвидсона и сказал, чтоб тот поскорее выходил и выпил с ними.

«Думаю, мне придется ненадолго остаться, надо помочь ей ухаживать за мальчиком», – на ходу ответил Дэвидсон.

Такой ответ мог отвести возможные подозрения. На самом деле Дэвидсон понимал, что надолго оставаться тут ему нельзя.

Он сел на старый пустой бочонок от гвоздей рядом с самодельной кроватью и посмотрел на ребенка. Тем временем Хохотушка Анна, бегая туда-сюда, разогревая напиток, давая его ребенку с ложечки или неподвижно уставившись на его раскрасневшееся лицо, нашептывала разрозненные обрывки сведений. Ей удалось подружиться с этим французским дьяволом. Не ему, Дэви, объяснять, что она умеет понравиться мужчине.

Дэвидсон кивнул, не глядя на нее.

Этот зверюга, должно быть, уже проникся к ней доверием. За игрой она держала его карты. А что же Бамц? О! Перепуганный Бамц был только рад, что француза есть кому ублажить. А тот пришел к выводу, что этой женщине все равно с кем быть и что делать. Вот так и вышло, что они стали говорить при ней в открытую. Довольно долго она не могла понять, что за игру они затевают. А поскольку никто не ожидал обнаружить у Бамца женщину, то поначалу новых гостей она либо раздражала, либо вводила в ступор.

Она занялась мальчиком, и никто, заглянув в эту комнату, не заметил бы ничего подозрительного в том, что эти двое шепчутся над постелью больного.

«А теперь они думают, что из меня подельник куда лучше, чем из Бамца», – произнесла она с тихим смешком.

Ребенок застонал. Она опустилась на колени и, склонившись над ним, печально на него посмотрела. Потом она подняла голову и спросила у Дэвидсона, поправится ли мальчик. Дэвидсон в этом не сомневался. Она грустно пробормотала: «Бедный малыш. В этой жизни ничего не достается таким, как он. Ни малейшего шанса. Но я не могла его бросить, Дэви! Я не могла».

Дэвидсону стало по-настоящему жаль этого малыша. Она положила руку ему на колено и с искренностью прошептала: «Дэви, ни за что не подпускай француза близко». Дэвидсон, естественно, хотел узнать, почему ему следует опасаться безрукого человека – ему сложно было увидеть в нем серьезную угрозу.

«Просто помни, не подпускай его – вот и все», – волнуясь, настаивала она. Немного подумав, она призналась, что утром француз отвел ее в сторону и велел привязать к правой культе семифунтовую гирю (из набора, который Бамц использовал при торговле). Ей пришлось это сделать: она опасалась его дикого нрава, и случись что, Бамц бы просто струсил за нее заступиться, а прочим было наплевать. Изрыгая страшные угрозы и проклятья, француз запретил ей сообщать остальным, что она для него сделала. Потом он пытался ее задобрить. Он пообещал, что если она поддержит его в этом предприятии, он возьмет ее с собой в Хайфон или в какое-нибудь другое место. Несчастному калеке требовалось, чтобы кто-нибудь о нем постоянно заботился.