Жозе Эса де Кейрош - Преступление отца Амаро

Дождь усилился, и Амаро вернулся домой. Когда он вошел в столовую, лампа была уже зажжена.

– О, как вы озябли! – сказала Амелия, пожимая его холодную руку.

Она сидела у стола за шитьем. Жоан Эдуардо играл тут же в карты с мамашею.

Амаро почувствовал себя несколько неловко. Присутствие молодого человека сразу вернуло его к действительности, и надежды, кружившиеся в его душе бурным вихрем, исчезли при виде Амелии в обществе её поклонника. Сеньора Жоаннера могла быть любовницею каноника, но Амелия с её свежими губками и длинными ресницами, несомненно, не подозревала о постыдном поведении матери. Ей, видно, хотелось устроиться своим домом, выйти замуж и отдаться, с чистою душою и телом, этому идиоту, улыбавшемуся с глупым видом над картами. Амаро ненавидел ено всею душою за черные усики и за право любить…

– Вам нездоровится, падре? – опросила Амелия, увидя, – что он заерзал на стуле.

– Нет, – ответил он сухо.

Жоан Эдуардо стал рассказывать о квартире, которую он собирался нанять, и разговор перешел на хозяйство.

– Подай мне лампу, – крикнул Амаро Русе.

Он спустился к себе в мрачном отчаянии. Зеркало на комоде отразило его фигуру, и он показался сам себе безобразным и смешным. Бритое лицо и тонзура были особенна противны в сравнении с черными усиками и пышными волосами соперника. – И чего я терзаюсь? – думал Амаро. – От может быть её мужем, дасть ей имя, домашний очаг, материнство. Я же могу только вовлечь ее в грех. Она, может быт, и расположена ко мне, несмотря на мой духовный сан, но прежде всего хочет выйти замуж. Да это и понятно.

Чувство ненависти поднялось в нем, он предпочел, чтобы она была вольного поведения, как мать; но ему стало стыдно этик мыслей.

– Однако, мне хочется, чтобы она обратилась чуть ли не в уличную девку, – подумал он. – Это недурно. Мы, священники, не смеем мечтать о приличных женщинах и должны довольствоваться продажными. Хороша наша судьба!

Он задыхался и открыл окно. Дождь прекратился, но небо не прояснилось. Тишина нарушалась лишь криками сов вдали.

О, каким хорошим мужем мог бы он быть, если бы не этот проклятый священнический сан! Он обожал бы жену и детей. Картины семейного счастья вызывали на его глазах слезы. Дура маркиза, сделавшая из него служителя церкви, погубила его навеки.

У дверей послышались шаги Жоана Эдуардо и шуршанье платья Амелии. Амаро подошел к замочной скважине, кусая губы от бешенства. Дверь захлопнулась, Амелия побежала наверх, напевая песенку, а священник лег спать, страстно желая обладать прелестною девушкою.

Через несколько дней после этого отец Амаро и каноник Диас получили приглашение к обеду от аббата деревни Кортетасса. Это был веселый, добрый старичок, живший в приходе уже тридцать лет и слывший лучшим поваром в овруие. Он праздновал в этот день свои именины и пригласил, кроме каноника и Амаро, еще двух священников – отца Натарио и отца Брито. Отец Натарио был маленький, сухой человек с ястребиными глазами и прыщавым лицом, необычайно злой и раздражительный. У него была репутация прекрасного латиниста и очень логичного человека. Он жил с двумя племянницами-сиротами, постоянно говорил о своей любви и заботливости к ним, расписывал их, как образец всех добродетелей, и называл своими розочками. Отец Брито считался самым глупым и самым сильным священником в епархии. Внешностью и манерами он напоминал мужика прямо от сохи; у него была огромная голова и жесткие волосы, спускавшиеся почти до бровей. Смуглая кожа отливала на лице синевою от тщательных усилий бритвы; мелкие, прекрасные зубы сверкали белизною каждый раз, каик он заливался своим идиотским смехом.

Когда священники садились за стол, в комнату вбежал впопыхах Либаниньо с мокрою лысиною.

– Ох, голубчики мои, извините, – затараторил он визгливым тоном: – я опоздал немножечко. В церкви Пресвятой Богородицы в Эрмиде отец Нуниш служил как раз обедню по заказу. Я зашел послушать. Так уже хорошо было…

Гертруда, старая, дородная прислуга аббата, принесла миску с куриным бульоном. Либаниньо стал вертеться вокруг неё с глупыми шуточками.

– Ах, Гертрудочка, жестокая женщина, какое счастье ты могла бы дать одному человеку!

Старушка добродушно засмеялась, и её рыхлая грудь затряслась от смеха.

– Что же это за поклонник явился у меня на старости лет?

– Ах, голубушка, женщины хороши, как груши, только когда они созревают. Вот как нальются хорошенько, тут и наслаждаешься ими во-всю.