Наоми Френкель - Дом Леви

– А-а, – говорит Эдит, чтобы что-то сказать и не стоять испуганной перед братом со скошенным лицом, – столкновение? Эмиль тоже был там.

Гейнц вскакивает с кровати, встает перед Эдит и швыряет стакан, в который налил ей коньяк.

– Убийца! – бросает он сестре в лицо. – Убийца!

– Пьяница! – отвечает она ему тоже криком. – Пьяница! – и удирает в испуге. Смех и крик Гейнца преследует ее.

В большом здании полиции на Александрплац полицейский врач подписал удостоверение о смерти литейщика Генриха Пифке и передал ее дежурному офицеру.

– Шальная пуля, – намекнул офицер, кивнув в сторону убитого.

– Да, шальная пуля и прямое попадание в грудь, – усмехнулся врач слабой горькой усмешкой. Парень крепкий и молодой, моего возраста».

– Есть у нас еще один ночью, – когда они вошли в смежное помещение. На скамье лежал одноглазый стонущий старик. Врач склонился над ним.

– Нет нужды везти его в больницу, он быстро придет в себя, и его можно будет допросить.

– Их вместе привезли сюда – мертвого и одноглазого, – рассказывает офицер.

День склонялся к вечеру, когда врач вернулся в свой кабинет. Под окнами шумела площадь Александра в канун праздника. Под сильными порывами ветра все торопились. Напротив полиции, на стенах универмага святой Николай улыбался всем отеческой улыбкой.

Ночь была морозной. Ветер свистел у реки Шпрее, на рождественском базаре, ворота которого были закрыты. Базар лежал пустым и одиноким во тьме, между освещенными улицами и другими базарами. На том базаре, окруженном полицейскими, несколько часов назад шел настоящий бой.

Хейни сын Огня оставил Отто в полдень. Кружил по переулкам, выслеживал каждый трактир, вынюхивал каждую забегаловку – в поисках одноглазого мастера. Все были знакомы с ним, месяцами он болтался по этим переулкам со своими проповедями, но в этот день его словно поглотила земля. В конце концов, Хейни достал его адрес: дом того находился около реки Шпрее, и Хейни побежал туда.

– «Мир в полдень»! Забастовка закончилась! – преследовали Хейни голоса подростков до самого дома одноглазого. Поднялся Хейни на мост, и стал, как на посту, не отрывая глаз от входа в дом. Так и стоял – в красном свитере и коричневых перчатках – лицом к рождественскому базару на берегу Шпрее. Мастер не чувствовал преследующей его тени и расхаживал между павильонами как хозяин базара, здоровался с друзьями и знакомыми. Зашел в одну из забегаловок. Стеклянные шары посверкивали под потолком, оладьи и картофель жарились, и запах алкоголя витал в воздухе, шутки и смех. Около прилавка течет в бокалы пиво, в рюмки льется спиртное, и дирижирует всем этим одноглазый своими ядовитыми речами. Забастовка, – провозглашает он, – потерпела поражение, потому что евреи и их подручные купили взятками лидеров профсоюзов: нет у рабочего иного выхода, как положиться на сильного человека.

– Стакан водки мастеру за мой счет, – подскочил Хейни и толкнул стакан в сторону мастера, оттеснив его, – прошу, господин, выпить! Крот, слепая крыса, пей, чтобы силы прибавилось грызть корень человеческих душ, пей во имя сильного человека! Пей, сволочь! – кулак Хейни плясал перед носом мастера.

Тот оттолкнул стакан так, что спиртное выплеснулось на прилавок – это был знак к драке. Верные друзья у него были и здесь, но и у Хейни оказались защитники.

– Агент Гитлера! – кричал Хейни.

Разделились на два лагеря, и в разгар драки, Хейни выволок мастера из забегаловки.

– Я научу тебя честности, коричневая крыса. Череп твой и твоих дружков размозжу, – орал Хейни, и побелевший мастер трепыхался в его пальцах. В центре базара началось настоящее сражение.

Малоразговорчивый Хейни бил направо и налево, и кричал:

– Вырвем скверну из нашего нутра! Уничтожим этих коричневых гадов, размножающихся во всех щелях!

Весь базар внезапно возбудился. Драка ширилась и разгоралась. Женщины бежали с воплями, дети кричали, продавцы свертывали товары, лошади ржали, а Хейни вдыхал огонь в сердца людей, стоя в самом центре боя. Появилась полиция.

–Разойтись!

Никто не слушался. Начали стрелять поверх голов, били резиновыми дубинками. Не помогало. Огонь столкновения не угасал, и литейщик Хейни лишь добавлял пламя.

– Не кончится эта забастовка без…

Но слова его были прерваны. Вдруг он упал. Шальная пуля пробила ему грудь. Бой прекратился. Дравшиеся разбежались, спасаясь, базар мгновенно опустел. Только одноглазый мастер, избитый, в обмороке, и Хейни, убитый наповал, остались на асфальте, подобрали их полицейские и увезли.